Час отплытия
Шрифт:
— Какой кукурузы? У него у самого ее не хватает. Совсем торговать нечем, — заявила служанка.
Но ее никто не слушал. Люди угрожающе поднимали сжатые кулаки, потрясали черными флагами.
— Ка-шу-пы! Ку-ку-ру-зы! — скандировала хором толпа.
Барабаны с холма Жоана де Эворы выбивали воинственную дробь.
— Мы голодны! Го-лод-ны! — вопила толпа, угрожающе поднимая сжатые кулаки.
Полицейские пытались навести порядок, но им это было явно не под силу.
Младшая сестра Себастьяна Куньи, сорокалетняя старая дева, выплеснула на толпу таз с водой. Это послужило сигналом к атаке. Рассвирепев, мятежники стали бросать на балкон и в окна особняка камни, палки, знамена — все, что попадалось им под руку. Послышался звон разбитого стекла. И в этот момент Мандука, бывший служащий Себастьяна Куньи, поднявшись на балкон
— Продукты там! — И указал в сторону склада, битком набитого съестными припасами — рисом, фасолью и кукурузой.
Толпа навалилась на двери склада, но массивная дверь не поддавалась. Кто-то притащил два огромных камня, и люди с яростью стали колотить ими по двери.
— Братец Себастьян, они собираются выломать дверь! — крикнула запыхавшаяся Мана Биа, вбежав в комнату больного старика.
Новость была настолько ошеломляющей, что немощный, измученный болезнью Кунья в мгновение ока выбрался из постели и, схватив винтовку, быстро, как мог, спустился по ступенькам в склад. Пробежав все помещение, он стал у двери, нацелив на нее винтовку. Его сердце колотилось с такими перебоями, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Себастьян Кунья не хотел слышать увещеваний своих домашних и слуг, уговаривавших его не подвергать себя опасности. Он не желал идти на компромисс и решил защищать свое добро до последнего вздоха. Оно было приобретено им слишком дорогой ценой, ценой долгой жизни, заполненной трудом, самоотвержением и лишениями. Первый, кто сломает дверь склада, получит пулю в сердце. Себастьян Кунья не колебался ни минуты. Они разграбят склад только через его труп. Да, он стар, но уж трусом его никто не назовет. Толпа перед его домом продолжала бесноваться, выкрикивала оскорбления по его адресу, а он, едва не теряя рассудка от ненависти, стоял у двери, на страже своего имущества. Он ждал момента, когда дверь поддастся яростной атаке толпы. Она была надежно заперта изнутри, и взломать ее было нелегко. Решивший бороться не на жизнь, а на смерть, Себастьян Кунья словно прирос к месту.
Безуспешно полиция пыталась усмирить разбушевавшуюся толпу и навести порядок.
Сержанту Ферразу никак не удавалось схватить Маниньо.
— Земляки, сюда идут войска! — завопил вдруг кто-то в толпе.
Неожиданная весть словно подстегнула людей. Камнями все били в одно и то же место, удалось наконец проломить в двери дыру. У Себастьяна Куньи опять появилось преимущество. Он мог выстрелить в любого, кто полезет в пролом. Никакая сила не заставит его отступить. Не выпуская из рук винтовки с взведенным курком и не отрывая взгляда от двери, он стоял, готовый до последнего вздоха защищать свое добро.
И вот ему почудилось, будто толпа отхлынула от дверей. Стук внезапно прекратился. Себастьян Кунья с удивлением почувствовал, что весь дрожит, пот катится с него градом, а земля словно убегает из-под ног. Снаружи опять послышались крики и ругань. В дверь стали снова колотить камнем — бум-бум, бум-бум-бум! Его сестра, обезумев от страха, бросала с балкона людям на головы цветочные горшки, ругаясь на чем свет стоит. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Толпа теснилась у двери в надежде, что она вот-вот рухнет под напором, но дверь по-прежнему не поддавалась.
Мандуке вдруг пришло в голову пробраться через неохраняемый черный ход. Вместе с несколькими парнями и капитаном Амброзио они беспрепятственно проникли в дом и поднялись на второй этаж. Знавший расположение дома как свои пять пальцев Мандука пошел к лестнице, ведущей прямо на склад. Внезапно они увидели у пробитой двери старого Себастьяна Кунью с ружьем наизготовку. Он по-прежнему стоял у двери, выжидая момента, когда придется вложить в свой выстрел всю накопившуюся в его душе ненависть. Капитан Амброзио бросился на старика, выхватил у него ружье, швырнул на пол и принялся топтать. Потом, подбежав к двери, сбил засов и подпорку, укрепленную на ступеньках лестницы. Охваченные яростью, люди устремились на склад. Выбежав на улицу, старик оказался в самой гуще толпы. Люди осыпали его проклятиями, а он с упорством маньяка силился сделать невозможное — помешать голодным людям грабить его добро.
И вот для усмирения мятежников прибыла воинская часть. Толпа уже ворвалась в лавку, что находилась рядом со складом, и устроила там настоящий погром. Люди хватали все подряд — рис, кукурузу, фасоль, вытаскивали мешки на улицу, подбрасывали их и с яростью
Женщины собирали растоптанные початки кукурузы прямо в подол. Потом бежали домой, чтоб их припрятать. Обуреваемые голодной жадностью, некоторые тащили к себе домой полные мешки — вдвоем, взяв их за углы. Те, что жили далеко, прятали мешки с драгоценной пшеницей в близлежащих дворах, чтобы потом прийти за ними. В лавке женщины растерялись, они не знали, что им делать. Они стали разбрасывать коробки с ботинками и рыться в ящиках с пуговицами, лесками… Тогда служанка Куньп Арманда сама указала им, где стоят банки с сахаром и кофе, ведь это было им сейчас куда нужнее.
У складов Себастьяна Куньи уже стоял отряд солдат под командой прапорщика Вьегаса. Еще издали услышав многоголосый гул тысяч людей, он был ошеломлен. Он не ожидал, что ему придется подавлять мятеж, настоящий мятеж, ведь полиция оказалась практически изолированной. В нем росло возмущение против мятежников. Но он помнил совет майора Шавеса Феррейры соблюдать спокойствие: по его мнению, это просто бунт без особых последствий, ведь зеленомысцы, по сути дела, народ добрый и во всем виноват голод. Этот совет не мог теперь призвать его к благоразумию. И вот, шагая впереди своих солдат — тра-тра-та-та-та, — прапорщик Вьегас приказывает им выстроиться цепочкой с винтовками наперевес. Медленно, с опаской солдаты идут вперед, помня приказ стрелять только в воздух и только в случае крайней необходимости.
Голодные люди продолжают растаскивать зерно, прячут пли собирают его в подолы, чтоб унести с собой, разбрасывают мешки с рисом, кукурузой, фасолью. Склад превратился в хаос. В лавке царит такое же неистовство, люди выбрасывают на улицу разные товары.
Солдаты все ускоряют шаг. А прапорщика Вьегаса преследует одна мысль: к худу или к добру то, что именно его послали на подавление мятежа? Поравнявшись с толпой, он вдруг видит сержанта полиции, который полез в драку с кем-то из толпы. Собираясь прийти на помощь сержанту, он отдает солдатам приказ остановиться. Толпа настолько возбуждена, что не замечает появления солдат. Прапорщик, оказавшись в самой ее гуще, не может протиснуться к сержанту полиции, чтоб помочь ему. Вьегаса охватывает такая бешеная ярость, что он теряет над собой контроль и, раздавая удары направо и налево, пытается силой, с помощью пистолета проложить себе дорогу в толпе. Когда после отчаянных усилий ему все же удается приблизиться к сержанту полиции, он видит: Маниньо сидит на сержанте верхом. Это уже слишком. Вьегас окончательно выходит из себя: прицелившись из пистолета, он закрывает глаза и с наслаждением спускает курок. Пуля насквозь прошивает тело Маниньо.
Почти одновременно на другой стороне улицы капрал, наблюдавший там за порядком, решил помешать какой-то старухе наполнить подол кукурузными початками и оттолкнул ее прикладом винтовки. В ужасе обернувшись, она инстинктивно схватилась за штык и отвела его от себя. Капрал, поскользнувшись на мостовой, упал. Стремительно вскочив на ноги, он опять покачнулся и случайно угодил штыком в проходившего мимо с коробкой консервов ребенка. Вскрикнув, малыш, корчась от боли, попятился, упал ничком. Толпа замерла от ужаса, потом отпрянула. Неподвижно, с распоротым животом, точно освежеванное животное, лежал ребенок в огромной луже крови. Отчаяние словно приковало людей к месту. Началась паника. Все бросились кто куда, окольными путями пробираясь к дому. Улицы опустели, занавески были плотно задернуты, только солдаты и полиция оставались на своих местах.
Растоптанные початки кукурузы, зерна фасоли и рис, высыпавшиеся из разорванных мешков, палки и камни, выбитые из мостовой, лужи крови и огромная тоска, опустившаяся на город, оставили свой след на его улицах. Черные знамена, точно траурный креп, покрывали эти трофеи только что разыгравшейся трагедии.
49
На похороны Маниньо и ребенка собрался весь город. В ужасном настроении вернулась оттуда нья Венансия. Сняв мантилью, она бессильно опустилась в кресло. Чего хорошего ждать от жизни, если честных людей ни за что ни про что бросают в тюрьму, устраивают повальные обыски у них в домах? Город словно облачился в траур. Почему человек здесь, на своей родине, обречен на столь убогое существование?