Час Пик
Шрифт:
Тот, выслушав бывшего зампреда, по слухам, сказал, что мол, надо бы порвать кое–какие связи, которые его, мол, Градоначальника то есть, порочат, и тогда все будет хорошо.
О каких именно связях говорил Президент (по подсказке Главного Телохранителя, разумеется), можно было и не гадать: его, Банкира он имел в виду, именно его.
Кстати, и причин для такой ненависти со стороны и исполнительной, и законодательной власти было множество.
Градоначальник оказался между двух огней: с одной стороны, он испытывал непонятный сантимент к бывшему первому секретарю горкома, ставшему первым секретарем страны, с которым
На это желание сохранить стабильно хорошие отношения с Банкиром и его финансовой группой, в свою очередь, были более чем веские причины: на предстоящих выборах у Градоначальника действительно были бы неплохие шансы, и к выдвижению кандидатуры его подталкивал именно Банкир.
Для последнего было бы очень хорошо иметь в качестве руководителя страны целиком и полностью своего человека. Градоначальник, видимо, тоже был бы не против стать руководителем (тем более, что был уверен: у бывшего первого секретаря московского горкома шансов после расстрела Белого Дома и Чечни — никаких), но для предвыборной гонки у него явно не хватало денег, а деньги он мог рассчитывать получить только от Банкира.
Короче, получился такой вот замкнутый круг. И теперь — тот злополучный налет погромщиков во главе с Главным Телохранителем; Банкиру тем самым налетом недвусмысленно дали понять, что главные неприятности у него еще впереди…
Первая сдача карт обескуражила: восемь, девять, десять, валет пик, то же самое — в трефях, и две девятки: червовая и бубновая.
— Пас, — произнес Банкир.
Секретарь тут же заказал игру в семи червей.
Подумав, Торгпред решил вистовать, и карты Банкира перешли к нему…
— Наверное, карты недостаточно хорошо перетасованы, — виновато сказал Торгпред, который и сдавал карты в последний раз.
— Карты кажутся плохо перемешанными до тех пор, пока к человеку, который так утверждает, не приходит хорошая карта, — тут же с печальной улыбкой парировал Банкир. — Сдавайте…
Когда Промышленник проиграл Банкиру первое, и во многом решающее сражение — за счета аэрокомпании, он, наверное, затаил злобу.
А напрасно.
В июне прошлого года на Промышленника было совершено, как сообщалось в криминальных сводках, «дерзкое покушение», его «мерседес» пытались взорвать.
Можно было ожидать чего угодно, последствия могли быть непредсказуемы, и Банкир, чтобы окончательно не портить отношений, великодушно протянул руку помощи: его охранники в ночь после покушения эвакуировали Промышленника вместе с семьей из Москвы, перебросив, как Штирлиц Плейшнера, в нейтральную Швейцарию (концерн–то его — российско–швейцарский, и вообще, там, среди альпийских барашков, часовщиков и мастеров–сыроделов как–то спокойней).
Примирившийся враг — враг вдвойне, как говорят тут, в Англии, и вскоре в кругах, близких к Промышленнику, начали усиленно муссироваться слухи о причастности к тому неудавшемуся покушению людей Банкира. Сам Промышленник, кстати говоря, не подтверждал и не опровергал эти слухи, и это очень удивило и оскорбило Банкира — оскорбило и покоробило в лучших чувствах.
Вообще,
Но ведь гадости первым начал делать Промышленник; так, во всяком случае, считал Банкир…
Набрав заказанные семь в червях, Секретарь удовлетворенно произнес:
— Есть анекдот такой: судят человека, заядлого преферансиста, за предумышленное убийство.
Торгпред оживился:
— Ну–ка…
— Судья спрашивает — мол, расскажите, как было дело, а подсудимый ему: «Играли мы в преф, свидетель заказал семерную игру в червях. Я несу трефовую — и покойник трефовую, я пиковую — и покойник пиковую…», а судья на это: «Так по морде его, за такое безобразие надо было, канделябром по морде!» «Так я и поступил», — говорит подсудимый… Ну, — он обернулся к Банкиру, — теперь ваша очередь сдавать…
Градоначальник «наступил на грабли» и во второй раз — после той войны вокруг продовольственных пошлин. Правительство, лоббируемое мощным автомобильным концерном Промышленника, вдруг, как показалось непосвященным, «ни с того ни с сего» решило защитить законные интересы «российских производителей», резко подняв таможенные пошлины на всю импортную автотехнику до пяти экю за один кубик двигателя. Это означало бы, что Промышленник получал бы полную и безраздельную монополию на свою продукцию и, как следствие, мог бы свободно и безнаказанно манипулировать ценами.
Здравый смысл и технический опыт населения России подсказывали, что семилетний «мерседес» или пятилетнее «вольво» во всяком случае лучше абсолютно нового «фиата», произведенного на берегах Волги и Камы; смысл и опыт населения имел неожиданные, не слишком радостные для Промышленника последствия.
После падения «железного занавеса» в Россию хлынуло море разливанное подержанной и не очень подержанной немецкой, американской, японской, корейской, шведской и французской автотехники, и это — еще раз! — никак не могло радовать Промышленника; потребители–автолюбители почему–то начисто забыв и о национальной гордости великороссов, и традиционном российском патриотизме, предпочитали–то новому русскому «фиату» (многие модели которого являли собой чуть модернезированный прообраз, лучший автомобиль европейскго салона 1969 года), предпочитали как раз семилетние «мерседесы» и пятилетние «вольво» (не говоря уже о десятилетних «опелях» и пятнадцатилетних «фольксвагенах»).
В крупных, средних и малых городах образовались настоящие цеха «перегонщиков»; тоже народных умельцев вроде жостовских или палехских но, в отличие от последних, промышлявших не примитивным кустарным промыслом вроде росписи шкатулок или тазов, а доставкой под заказ автолюбителей любых машин — хоть непосредственно от ворот заводов в Штутгарте, Турине или Йокогаммы, хоть непосредственно от ворот любой автомобильной свалки, в любой точке Европы.
В результате концерн нес убытки, притом настолько значительные, что это грозило остановкой конвейеров завода–гиганта. А ведь в свое время концерн этот давал от 16 до 25% валового национального продукта государства…