Час прошлой веры
Шрифт:
Ксюша повздыхала невесело, однако спорить не стала - завозилась, примащиваясь поудобнее, ткнулась носом Олегу в щеку (это вместо "спокойной ночи") и вскоре заснула.
Она спала спокойно, только время от времени сильно вздрагивала всем телом - совсем как свернувшийся в кубле из мохерового шарфа звереныш. А кстати, как он там?
Олег приподнялся - осторожно, чтобы не потревожить Ксюшу; вгляделся в прозрачный сумрак. Ничего, спит звереныш, хотя шарф ему явно маловат: передние лапы не помещаются. Странноватыми показались Олегу эти лапы, слишком длинными для такого тельца. И вроде
Олег твердо решил не засыпать больше в эту ночь. Почему? Этого он и сам не знал. Как не знал и того, на секунду ли сами собой прикрылись его изнемогшие в тяжкой борьбе с сонливостью веки, или прошло несколько часов, прежде чем удалось разлепить их вновь? Последнее, пожалуй, вернее. Потому что в часовне снова все изменилось.
Исчез смутный вкрадчивый полумрак, исчезла сырость и затхлость, даже комары исчезли, прекратили свое выматывающее душу нытье. Воздух был холоден, резок; светлее не стало, но окружающее непостижимым образом было доступно зрению - все, до мельчайших подробностей. Может, уже утро? Нет...
И что-то еще, какая-то тревожная перемена затаилась совсем близко, вот тут... Какая? Олег понял это не сразу, а когда понял, сердце ледяным комком оборвалось у него в груди.
Ксюши рядом не было.
Олег вскочил, взгляд его заметался, зашарил вокруг. Безрезультатно. Нету ее в часовне, нету, нету... Господи, да где же она?! Стоп. Давай-ка без новых истерик. С чего ты, собственно, всполошился? Мало ли зачем человек может выйти ночью... Ночью. Среди бесконечных болот. Встать тайком, не разбудить близкого человека, которого уже давно перестала стесняться, встать и уйти туда, наружу, где страшно. Это Ксюша-то? Черта с два!
Олег снова беспомощно огляделся, позвал - сначала тихонько, потом сорвался на крик:
– Ксеня! Ксенюшка!
Не отвечает. Зато завозился в своем кубле волчонок, заскреб лапами, поднимаясь. Да нет, какой там волчонок...
Огромная черная тварь нелепо и жутко вскинулась над полом, сверкнула железным оскалом.
Олег медленно пятился, пока не почувствовал затылком набухшую ледяной влагой штукатурку. Тело сотрясала омерзительная мелкая дрожь, оглушительные удары сердца взламывали грудь и виски, между лопатками потекло холодное, липкое. "Вот и довелось испытать настоящий ужас" промелькнувшая мысль поразила своей нелепостью и, как ни странно, немного успокоила.
А это, вздыбившееся посреди часовни (и ни названия-то ему, ни имени не подобрать!), постояло, подергивая тяжелой остроухой головой, неуклюже шагнуло, опираясь на бесформенные, негнущиеся передние лапы... И вдруг круто осело назад, выпростало их из-под себя, и развернулись они огромными черными крыльями, взмахнули, погнали по часовне волны неожиданно горячего и плотного ветра. С сиплым шипением чудище обернуло к Олегу щерящуюся хищную пасть, полыхнуло в лицо мрачным багровым пламенем глаз, и вновь невыносимый ужас ледяными тисками сдавил Олегово горло: он понял.
Так вот ты какой, бог Переплут, славянское подобие крылатого пса Семаргла! И ведь уже случалось видеть на старинных орнаментах, даже среди барельефов на стенах древних православных храмов двулапое, двукрылое собакоголовое существо.
Но не зная наверное, что это - ты, не зная сути твоей, разве можно было угадать, что пращуры видели в тебе не пса, что треугольнички, часто изображаемые рядом, - это не символы нарождающихся ростков? Ведь острыми бывают не только ростки...
Нельзя, нельзя познавать историю, хитроумно складывая жалкие осколки безвозвратно разбитого в убогую мозаику, где зияющие пустоты заделаны известным, но неуместно чужим. Чем так - лучше никак.
Страшно, как страшно! Все ближе железнозубый оскал древнего чудища, смрадные выдохи уже обжигают лицо... А где-то снаружи, в мире невесть почему восстающих от тысячелетнего небытия мрачных и темных сил, - Ксюша. Беспомощная, беззащитная, одна. Господи!
Что это? Показалось, или замерла, отшатнулась надвигающаяся тварь? Испугалась? Имени Господа - испугалась? "Вот так и становятся верующими" снова до нелепости неуместная мысль... А пальцы уже рвут рубаху, обшаривают грудь в поисках бабушкиного крестика. Маленький кусочек почернелого серебра, помоги, помоги, спаси!
Не спасет. Затряслось при виде его исчадие прошлой веры, да не от страха - от хриплого клокочущего рыка - хохота. Крест без искренней веры не защита - кощунство. Хотел оборониться, - сделал хуже, чем было, вконец озлил древнего. Нехристь, превративший освященный крест в бездельное украшение... Кощунство. К вере отцов равнодушный и к прародительской вере почтителен быть не может. Нельзя обороняться непонятым, нельзя!
А чем можно? Ножом? Может быть, подступившее уже чуть не вплотную чудище - не бог, а неведомый зверь из плоти и крови? Мало ли что может водиться в этих дремучих болотах. Может, пращуры творили своего Переплута с натуры? Зверь... А лик на стене? А грозившая с вечера кулачком крыса? Нет, не зверь это, не бывает зверей с железом в алчущей пасти. Значит, бессилен против него нож. А хоть бы и не так - все равно ведь нету его, ножа, он остался на полу возле их с Ксюшей ложа, не достать его... Так что, смерть?
А Ксюша?! Нет, нельзя, не хочу! Думай, ты, кретин, делай же что-нибудь, сейчас будет поздно!!! Ведь это же злой! Вчера - помнишь? старушка... заклятия против злых... Ну, ты же помнишь, давай!
Почти расплющиваясь о стену в безнадежных попытках отшатнуться от жаркого оскала, от парализующих волю пламенеющих глаз, Олег забормотал услышанное вчера. Губы его немели, отказывались повиноваться, голос постыдно и жалко срывался на всхлипы, но он шептал, плакал, бредил:
Ты, неведомый, смутный,
Не подходи, стой.
Яви свою суть.
Стань сам собой,
Ты, злой!
Сам на себя свое зло
Обороти.
Змием, свой хвост угрызающим,
Будь, будь.
Дымом развейся, не заступай
Путь, путь.
Уйди от меня, уйди,
Сгинь, сгинь, пропади!
Честному - честь,
Честному - плоть,
Честному - жить.
Злобному - зло! Зло!
Пропади!
А чудище не хочет сгинуть-пропасть. Наоборот, оно словно еще выросло под Олегову скороговорку, еще отчетливее забугрились его могучие мышцы... Да что же это, почему?!