Час зверя

Клейвен Эндрю

Нэнси медленно обернулась. Он все еще стоит там, у скамьи, в тени большого дерева. Стоит с протянутой рукой. Грязные желтоватые волосы упали на лицо. Улыбается безумной улыбкой, глаза так и сверкают.

Нэнси не смогла отвести взгляд. Попыталась сглотнуть — в горле застрял жесткий ком.

— Это час зверя, — прокаркал он. — Ты должна прийти. Тогда он умрет.

Нэнси уставилась на него, изо всех сил прижимая к себе сумочку, качая головой.

— Оставьте меня! — Едва узнала собственный голос. Слабый, безжизненный, застревающей в гортани. Похоже, страх уже одолел ее. — Оставьте меня.

Бродяга стоял, не трогаясь с места, знай улыбался, протянул руку, смотрит в упор.

Позади, на скамейках, расселись прочие бомжи, погруженные в собственные полумысли, даже внимания на них не обращают. Серовато-черные фигуры украшают зеленые скамьи по обе стороны тропы. Дорожка вьется между деревьев, ведет к Сити-Холлу. Там полисмены, целых двое, их видно в просвет между ветвями. Они оба стоят на нижней ступеньке Холла, стоят рядышком, болтают, но руку не снимают с расстегнутой кобуры.

Позови их. Почему бы тебе…

Не застрелить его?

Не позвать их?

— Давай, мисс, давай, — повторил бродяга. Голос его подрагивал от еле сдерживаемого смеха. В глазах издевка.

— Оставьте меня. — На этот раз ей удалось произнести эти слова отчетливо и громко. — Сказала, отстаньте, отстаньте от меня сейчас же, не то позову полицию. — В этот самый миг по Бродвею пронесся грузовик, выплюнул, будто взрыв, черное облако выхлопных газов. Слова Нэнси потерялись в этом грохоте, она сама не слышала, что говорит, однако бродяга как-то сумел понять. Когда она произнесла «полиция», усмешка бродяги резко изменилась, на одной стороне лица уголок рта приподнялся, на другом опустился. Усмешка превратилась в злобный оскал. Уронил руку, отмахнулся от Нэн. Не рука, скрюченная лапа.

— А-а! — сердито и разочарованно буркнул он. Повернулся и пошел прочь.

«Теперь надо идти», — подумала Нэнси. Она успокоенно прикрыла глаза, глубоко вздохнула. В другой раз не будешь так глупо вести себя. Когда она открыла глаза, бродяга уже добрался до дальнего конца тропинки. Его сутулая фигура в черном запыленном пальто медленно удалялась. Затихал шорох листвы под его ногами.

— Все в порядке, все в порядке, — повторила Нэнси. — Еще разок вдохнуть. Идти прямо, ровно. Теперь все в порядке. Все просто замечательно. Все устроится… устроится. — Нэнси глянула вниз. Пальцы побелели, удерживая сумочку, не давая молнии расстегнуться. Капельки пота щекотали ладонь. Болезненно усмехнулась. Да уж, насчет «замечательно» — это она погорячилась. Что-то такое с ней делается, это уж точно. Шарики за ролики заехали. Наверное, все-таки лихорадка. Недавно болела гриппом. Галлюцинации, вот как это называется. Ничего страшного. Обойдется. Нечего из-за этого впадать в панику. Вообще нечего психовать. Ну, случилось что-то неладное, ну, привиделось, послышалось что-то, это же еще не значит, что ты… свихнулась. Свихнулась.

Вполне дееспособна или как это называется.

Вот именно. Нэнси облизала губы — жесткие, словно бескровные. Желудок совсем ослаб. Нечего так вцепляться в сумочку. Зажала ее под мышкой. Молния-то и впрямь не застегнута. Постояла на месте еще с минутку. Хоть бы сердце так не частило. Хоть бы страх отпустил.

Это же самый обыкновенный бродяга, Нэн! Таких полно в парке.

Она следила, как он удаляется. Крошечная фигурка, голову повесил, по спине мотаются грязные волосы. Еле-еле шаркает мимо корзин с мусором. Прошел вдоль ряда скамей, окаймлявших парк. На скамьях — бомжи: склоненные головы, темные, осевшие фигуры. Бродяга уходит прочь, в сторону Сити-Холла.

Нэнси почувствовала, что на сердце становится легче, дыхание выравнивается. Страх отступил. Осталась лишь крошечная

ледышка там, глубоко в животе. Уже хорошо. Вряд ли ей станет намного лучше в ближайшее время. Так просто не отмахнешься от всего, что произошло за утро. Нэнси была напугана, и этот страх не уйдет, пока она во всем не разберется. Что-то ведь и впрямь пошло наперекосяк, это уж точно. Дело не только в людях, так странно встретивших ее в офисе. И не в том, что она ухитрилась забыть, в какую школу ходила в детстве. Откуда взялся револьвер в ее сумочке? А эти голоса. Какие странные, нелепые вещи говорил бродяга. Час зверя.Что это значит?

Надо вернуться домой. Позвонить доктору Блюму. Договориться о встрече. Расспросить его. Уяснить, что с ней происходит.

В конце концов наверняка всему найдется объяснение. Опухоль в мозгу, например. Или, говорят, бывают такие припоминания из прежней жизни. Или, может быть, она незаметно умерла во сне и теперь ей снится кошмарный сон по ту сторону вечности. Непременно всему найдется вполне разумное объяснение.

Нэнси даже слегка улыбнулась, следя, как растворяется бродяга на краю парка. Пару раз кивнула в такт своим мыслям. Вот именно. Не тревожься. Все уладится.

На скамье неподалеку от Нэн очередной бродяга приподнял голову. Чернокожий, жуткий на вид. Призрачная, потусторонняя усмешка, такие же слепые раскаленные белки, как у первого. Эти глаза, эта улыбка были теперь обращены к Нэнси. Негр, глядя на нее в упор, подмигнул.

— Теперь-то ты не забудешь. О’кей? — прохрипел он.

Нэнси громко сглотнула. Из груди вырвался жалкий, придушенный писк. Точно затравленное животное. Кролик перед удавом. Она стояла на месте, оцепенев, словно белая мышь, предназначенная на корм змее. Уставилась на чернокожего бродягу. Вбирала его зловещую усмешку, пылающие белки. Сердце вновь рванулось и зачастило, пульс застучал в ушах.

— Нет, нет! — покачала она головой.

А негр знай продолжает усмехаться.

— Восемь часов, — повторил он. — Тогда он умрет, детка. Ты должна прийти. Это час зверя.

Она закачала головой. Нет, пожалуйста, нет. Отшатнулась, укрываясь от дьявольского веселья, от кривой усмешки, рассекавшей лицо негра. Вновь прижала сумку к груди. Свободной рукой коснулась лба. Сцепила зубы. «Перестань! Немедленно перестань!»

Еще один бродяга приподнял голову. Следит за ней с той, дальней, скамейки. Еще одна пара слепошарых глаз. Еще одна серая физия усмехается.

— Не забудь. Не забудь. Не забудь. Это час зверя.

— Господи Иисусе, — прошептала Нэн. Из глаз хлынули слезы, вокруг все расплылось. — Господи Иисусе!

— Тогда он умрет. Тогда он умрет. — В хор вступил четвертый бродяга, тот, что сидел на противоположной скамейке. Нахохлившаяся серая птица, лицо — словно из сырой, обветренной глины. — Он умрет в восемь. Ты должна прийти.

— Господи Христе!

Вот еще один поднял лицо, вперил в нее раскаленный взгляд. Нэнси попятилась. Замотала головой, отгоняя наваждение. Прекрати, прекрати, остановись! Еще один, снова усмешка и снова эти глаза. И тот, другой. И те двое, на дальней скамье. Все, все они, все нищие, сидевшие на скамьях по обе стороны длинной дорожки. Все эти грязные лица, укрытые в тени низко нависших ветвей. Бормочут свое, едва шевеля губами. Яркие, белые, сверкающие, пронизывающие глаза. Шепот поднимается, окутывает, точно клубы дыма, окружает со всех сторон, поглощает ее — точно туман, точно колдовское курение. Их слова — точно мухи, точно слепни, точно оводы, кружат, жужжат, жалят в лицо. Не отмахнуться рукой. Перестаньте, перестаньте! Она попыталась стряхнуть наваждение. Слова смыкались, топя сознание: