Чаща

Новик Наоми

— Надо спуститься сказать Владимиру, что для тревоги повода нет; мы вовсе не собираемся сбросить его вместе с солдатами в недра земли.

— Мог бы предупредить заранее, — сухо промолвил барон, когда мы вышли к нему, — ну да я сильно жаловаться не стану. Эти стены обойдутся принцу дороже, чем он может себе позволить — если только мы сами сможем перемещаться между ними. Каменная преграда отрезала нас от мира. Нам нужен проход.

Барон хотел, чтобы мы проделали два туннеля в противоположных концах стен, чтобы заставить Марека сражаться по всему периметру, прежде чем ему удастся добраться до одного, затем до второго. Мы с Сарканом начали с северной части. При

свете факелов солдаты уже расставляли копья вдоль стен остриями вверх и навешивали на них плащи, сооружая небольшие палатки на ночь. Несколько человек, устроившись у костерков, размачивали в кипящей воде сушеное мясо и помешивали кашу в бульоне. Все эти люди поспешно убрались с нашей дороги, нам даже просить не пришлось. Они нас боялись. Саркан, похоже, ничего не замечал, а вот мне было жаль: ощущалось во всем этом что-то странное и неправильное.

Один из солдат, паренек не старше меня, усердно вострил на точильном камне наконечники копий — одно за одним: по шесть взмахов на каждое — вот и готово. Он работал так же споро, как и те двое, что расставляли копья вдоль стен и возвращались за следующими. Старательный, видать, паренек — ишь, как наловчился. Он вовсе не выглядел недовольным или несчастным. Он ведь сам захотел стать солдатом. Может, его история начиналась как-нибудь так: дома овдовевшая мать едва концы с концами сводила, три младшие сестренки — три голодных рта, и девчонка с той же улицы, что улыбалась ему через плетень, гоня отцовское стадо на луг поутру. Так что паренек отдал матери рекрутские деньги и отправился искать счастья. Он трудился не покладая рук; надеялся вскоре дослужиться до капрала, а потом и до сержанта; вот тогда он вернется домой героем, высыпет серебро в ладони матери и скажет улыбчивой девушке: иди за меня.

А может, он лишится ноги, воротится домой несчастным и озлобленным и узнает, что улыбчивая девчонка вышла замуж за фермера; а не то так запьет, пытаясь забыть, как убивал людей, чтобы разбогатеть самому. Бывают и такие истории; у каждого из этих ребят история своя. У них есть матери и отцы, сестры или невесты. Они в мире не одни-одинешеньки, никому не нужные, кроме себя самих. Неправильно это — воспринимать их как монетки в кошельке. Мне захотелось подойти заговорить с пареньком, спросить, как его зовут, узнать его настоящую историю. Но и это будет нечестно — вроде как для успокоения собственной совести. Мне казалось, солдаты отлично понимают, что они для нас — лишь слагаемые в общей сумме: столько-то можно потратить, а вот столько-то — уже слишком дорого; а ведь каждый из них — человек в полном смысле этого слова.

Саркан фыркнул:

— Ну и что им пользы, если ты примешься их расспрашивать и узнаешь, что вот этот из Дебны, а у этого отец портной, а у вон того дома трое детей осталось? Ты куда больше помогла этим ребятам, возведя стены, которые помешают солдатам Марека перебить их поутру.

— Им поможет куда больше, если Марек вообще откажется от своей затеи, — парировала я, досадуя, что Саркан отказывается меня понимать. Единственный способ заставить Марека вступить в переговоры — это сделать стены покрепче, так, чтобы штурм обошелся принцу слишком дорого и он отказался бы платить цену столь непомерную. Но я по-прежнему злилась — и на Марека, и на барона, и на Саркана, и на себя. — А у тебя что, родни совсем не осталось? — неожиданно спросила я.

— Понятия не имею, — пожал плечами Саркан. — Я был трехлетним побирушкой, когда устроил пожар в Варше, пытаясь согреться на улице зимней ночью. Меня тут же отослали в столицу. Искать мою семью никому и в голову не пришло. — Дракон рассказывал

об этом так равнодушно, точно ему и дела не было до того, что в целом мире он один как перст. — И нечего смотреть на меня так жалостно, — добавил он. — Это было полтора века назад, с тех пор пятеро королей испустили дух… Шестеро, — поправился он. — Иди сюда и помоги мне отыскать какую-нибудь щель, которую мы сумели бы расширить.

К тому времени совсем стемнело, щель можно было обнаружить разве что на ощупь. Я коснулась стены ладонью — и тут же ее отдернула. Камень так странно зарокотал под моими пальцами, словно пел хор гулких голосов. Я пригляделась внимательнее. Мы потревожили не просто скалу и землю: из стены торчали куски резных глыб, костяк древней утраченной башни. Кое-где вились древние надписи, еле разборчивые, полустертые; и все-таки их можно было прочувствовать, если не увидеть. Я отняла руки и потерла их друг о друга. Пальцы казались пыльными и сухими.

— Они давно ушли в небытие, — промолвил Саркан.

В воздухе повисло странное эхо. Чаща сокрушила эту последнюю башню. Чаша пожрала и разогнала весь этот народ. Может, с ними вышло точно так же, как с нами; может, их запятнали порчей и натравили друг на друга, пока не погибли все до единого, и корни Чащи беззвучно наползли на мертвые тела.

Я снова уперлась ладонями в камень. Саркан отыскал в стене трещину, совсем узкую: едва пальцами подцепишь. Мы взялись за нее с разных сторон и вместе потянули.

— Фулмедеш, — проговорила я, а Саркан сотворил открывающее заклинание, и трещина расширилась — с таким звуком, как будто тарелки бились о плиты. Наружу осыпающимся водопадом хлынули пыль и крошево.

Солдаты принялись раскапывать битый камень шлемами и руками в латных перчатках, а мы растягивали трещину все шире. Когда мы закончили, образовался туннель, достаточно большой, чтобы в него мог пройти человек в доспехах, если пригнется. Внутри в темноте тут и там тускло поблескивали серебристо-синие письмена. Я пробежала сквозь этот мышиный лаз как можно быстрее, на буквы пытаясь не глядеть. Солдаты уже вовсю трудились в траншее позади нас, а мы проследовали вдоль всего длинного изгиба стены в южную ее часть, чтобы проделать второй проход.

К тому времени, как мы проложили второй туннель, люди Марека уже проверяли на прочность внешнюю стену — пока что по мелочи, не всерьез: швыряли в нее горящими тряпками, пропитанными светильниковым маслом, и колючими железяками с шипами, торчащими во все стороны. Зато солдаты барона сразу почувствовали себя в своей стихии. Они перестали опасливо наблюдать за нами с Сарканом, точно за ядовитыми змеями, и принялись уверенно орать приказы и готовиться к осаде: то есть занялись своим делом.

Нам среди солдат места не нашлось, мы бы им только мешали. Так и не попытавшись ни с кем заговорить, я молча последовала за Драконом обратно в башню.

Дракон закрыл за нами главные врата — засов с грохотом вошел в железные скобы; от мрамора отразилось эхо. Вход и главный зал ничуть не изменились: вдоль стен протянулись жесткие и узкие деревянные скамьи, с потолка свисали светильники. Все суровое и чопорно-неприветливое, как и в тот первый день, когда я забрела сюда, таща поднос с едой, перепуганная и одинокая. Даже барон предпочел спать снаружи вместе со своими людьми — по теплой-то погоде. Снаружи сквозь бойницы доносились их голоса — еле слышно, словно издалека. Солдаты затянули песню — небось непристойную, зато залихватскую и ритмичную, в самый раз для работы. Слов я разобрать не могла.