Чаша гладиатора
Шрифт:
– Да, я тоже так считаю, что наблюдается.
– Видно, что ни в чем он не разбирается.
– Где ему разобраться!
И оба зашагали молча.
В тот же самый час Ксана, которая делала домашнее задание вместе с Милой, собирая книжки, чтобы идти домой, остановилась на мгновение у порога, а потом таинственно сообщила:
– Знаешь, Милка, когда мы вчера шли с ним с пения... он мне вдруг говорит: "А сколько, говорит, вашей подруге лет?" Я говорю: "Мы с ней одного года рождения". А он не понял, спрашивает: "Как это?" Ну я ему объяснила. Потом
– Врешь, Ксанка, так и сказал? Мадмуазель? И интересная?
– Я, кажется, не имею привычки сочинять.
Мила испытующе посмотрела на подругу, подошла к зеркалу, поправила волосы и глянула еще раз, уже из зеркала, на Ксану.
Потом сказала ей, не оборачиваясь:
– А он меня про тебя тоже спрашивал.
– А что про меня?
– - Ксана, не доверяя зеркалу, быстро заглянула в лицо подружке.
– Подошел на переменке и говорит: "Почему, говорит, ваша подруга такая всегда задумчивая?"
– А ты что?
– А я говорю: "Она большей частью вообще обычно очень серьезная, потому что много пережила".
– Ну и он что?
– Л он говорит: "Это, говорит, заметно - чувствуется. Я тоже, говорит, много пережил, как и она".
– Так и сказал: "Как и она"? Ой, Милка!
И они, визжа, схватив друг друга за плечи, долго прыгали и кружились на месте.
У бабушки Галины Петровны в этот вечер был большой доклад во Дворце шахтера. И она после обеда прилегла соснуть часок перед выступлением. Ксана осторожненько примостилась на диване возле нее, подползла неслышно, притерлась к плечу и стала легонько толкаться лбом ей за ухом.
Конечно, бабушка проснулась:
– Ишь, подкралась, ящерка...
– Ты спи, спи. Я не буду тебе мешать. Я только так, помышкаться.
– Брысь, пошла отсюда!
– Я буду тихонько. Прошло несколько минут.
Бабушка дышала ровно. Только веки ее чуть подрагивали.
– Бабушка, ты спишь?
– зашептала Ксана.
– М-м?
– откликнулась бабушка, едва двинув губами и не открывая глаз.
– Нет, ты спи. Я только тебя хочу спросить. Бабушка, а разве это может быть так, что живут вот, живут... И вдруг какой-то человек сделается, ну, почти что важнее всех?
– Ну, сразу уж так это не делается,- сонно проговорила бабушка.- Это надо, чтобы по душе пришелся, чтобы из всех был самый такой, выбранный.
– Чудно как-то!
– Ксана поежилась, устроилась поудобнее на плече у бабушки, помолчала, потом опять шепотом: - Ну, а если они даже раньше и не учились вместе?
– Кто же это такие они?
– Бабушка приоткрыла один глаз и очень внимательно посмотрела на Ксану.
– Ну, просто так... кто-нибудь. Скажем, один человек и другой.
– Что же, так их и кличут по номерам: один да второй?
– Да нет, бабушка, какая ты!.. Я ведь это так интересуюсь, вообще. Я говорю только, может быть так, чтобы этот человек даже и подругой не был и не родственник никакой даже, а вдруг такой вот сделается,
Бабушка вздохнула и чуть заметно улыбнулась.
– Да, вот так и бывает: и не родня никакой, а делается всех родней.
– И со мной так когда-нибудь может быть?
– А почему же нет? Что, ты других хуже?
– Нет,- помолчав, задумчиво проговорила Ксана,- это, бабушка, наверное, все-таки как-нибудь не так бывает.
– Как бывает, еще узнаешь, нечего задумываться раньше времени. Ты что это, а? Ну-канько, уж рассказывай давай.
– Да ну тебя, бабушка!
– Ксана отодвинулась и уткнулась подбородком в подушку.- Ты уж сразу думаешь не знаю что!
– Ишь, хвостопырка! Чуть что, и уж все перышки топырь, топырь! Лежи, пока вовсе не согнала тебя отсюда. Полежали тихонько минутки три.
Потом Ксана дотянулась до уха бабушки:
– Нет, я все равно больше всех буду любить тебя.
– Не зарекайся, дурочка.
Еще что-то хотела сказать Ксана, но не решилась. Поежилась, повертелась, чтобы поглубже ввинтиться плечиком в подушку, и вдруг:
– А в Париже, оказывается, прямо посередке города поля. Называются Елисеевские. Только это называется так. А то даже и не поля совсем! Улица там такая. В пять раз ширше, чем у нас Первомайская.
– Это что за "ширше"? Тебя в школе так учат говорить?
– Ну, шире.
– Ксанка, ты можешь дать человеку перед докладом хоть минутку поспать?
– Спи, спи себе. Я же не кричу. Я тихонько.- Она совсем перешла на еле слышный шепот.- Бабушка, а с тобой тоже так было, как ты сказала?
– Вот, ей-богу, еще наказание! Присуха какая! Ну что ты ко мне привязалась? Было и со мной, как со всякой.
– И дедушка Богдан раньше тебе совсем даже был не свой, ни капельки не родный?
– Вот чудная ты! Я же тебе объяснила.
– Удивительно, правда, как это вдруг получается?
– Да вот сколько уж люди на земле живут - сами все удивляются, что за сила такая берется.
– А это разве такая сила?
– Сила!
– не сразу, подумав, но твердо сказала бабушка и, открыв оба глаза, повернулась к Ксане. Глаза у нее вдруг стали ясными и смотрели куда-то далеко, поверх Ксаниной головы.- Сила!
– повторила она убежденно.- Если хорошо всё у людей, то сила. А если нехорошо, не сошлось что-нибудь, то хуже боли и слабости всякой. Да, это, Ксаночка, такая сила, что человек, бывает, и совладать с ней не может.
– А дедя Артем?
– Это с каких пор он тебе "дедя"?.. Артем Иванович? Он при чем тут?
– Нет, я говорю: вот Артем Иванович, он ведь самый сильный считается... Он бы совладал?
Долго молчала Галина Петровна. И Ксанка решила, что бабушка уже спит.
Но та вдруг, не открывая глаз, не двинув плотно сошедшимися бровями, тихо проговорила:
– Ну он, кто знает... Он-то совладал бы. Видно, не сильное у него и было.
Бабушка полежала некоторое время.
Потом она вдруг снова открыла глаза. Сна в них уже не было совсем.