Чаша гнева
Шрифт:
– А почему он назвал нас предателями дела Христова? – поинтересовался Робер.
Де Лапалисс потемнел лицом.
– Слухи о том, что Орден продался мусульманам, ходят давно, – сказал он. – Начало им положил неудачный поход короля Людовика и императора Конрада. Проще всего было обвинить в неудачах кого-либо другого, вот немцы и французы свалили все на пуленов и на нас.
За столом у стены, судя по доносящимся обрывкам разговоров, ужинали школяры. Речь их была Роберу мало понятна, несмотря на то, что беседовали ученые юноши вовсе не на латыни, а на вульгарном
– … и несмотря на это, "Справочник здоровья" [158] надо чтить!
– А вот Одо де Мен в своем "О свойствах трав" говорит, что…
– Аллегорическое толкование Святого Писания не исключает…
Отчаявшись понять, что же именно обсуждают школяры, Робер принялся за еду, тем более что соус на основе миндального молока, поданный к приготовленной по случаю постного дня рыбе, оказался вовсе не плох.
Хлопнула входная дверь, и хозяин, до сего момента крутившийся вокруг стола с рыцарями, метнулся к ней. Заинтересованный Робер обернулся, ожидая увидеть у входа как минимум барона.
158
популярный в то время медицинский трактат, написанный в Салерно
Но там, хорошо видимый в свете висящего на стене масляного светильника, стоял невысокий мужчина в простой черной одежде. На груди его золотилась цепь, говорящая о том, что ее обладатель – какой-то чин городской власти. Лицо пришедшего украшала короткая черная бородка.
Молодой нормандец уже отворачивался, когда вдруг неясная странность в облике незнакомца заставила его вздрогнуть. Он пригляделся и невольно перекрестился: из-под едва заметной круглой шапочки на голове бородача ниспадали на виски пряди пейсов.
Вошедший в зал человек был иудеем.
Но золотая цепь магистрата?
Представить себе такое Робер не мог, как не мог вообразить взобравшегося на коня и взявшего в руки копье крестьянина, самим Провидением предназначенного лишь для того, чтобы платить подати.
Он судорожно сглотнул, почти силой заставив себя отвернуться от ужасающего зрелища. Потрясенный второй за вечер невероятной сценой рассудок впал в оцепенение, и молодой нормандец только и мог, что молить про себя Господа, чтобы тот позволил ему не сойти с ума.
Когда за спиной хлопнула дверь, он осторожно оглянулся, и увидев, что странный человек исчез, облегченно вздохнул. Теперь можно было все списать на разыгравшееся воображение.
22 октября 1207 г.
Лангедок, окрестности Безье
Дождь моросил второй день. Противный и мелкий, он сыпал из низко нависшего серого неба и казался нескончаемым. Влага пропитывала плащи, проникала сквозь одежду, которая становилась противной и липкой. Погода навевала уныние.
Лошади плелись, печально опустив головы, под их копытами плескала жидкая грязь, кое-где перемежающаяся гигантскими лужами. Деревни, нанизанные на дорогу, точно бусины на нитку, выглядели одинаковыми, как доски в заборе.
– Клянусь Святым
– Воистину так, – согласился, шмыгая заложенным носом, брат Жиль. – А дождь и холод мнятся приятными тому, кто погибает от жажды где-нибудь в пустыне!
– Именно, – рассмеялся брат Андре, и тут же спереди, заглушая шелест дождя, донесся звон колокола, зовущего прихожан на молитву. Похоже, лежащее впереди селение было достаточно богато, чтобы содержать собственный храм.
– Ускорим ход, сеньоры! – сказал брат Анри. – Давно я не был на мессе! Не пропустим эту обедню, да и заодно обсохнем в помещении, а то я сырой, словно выдра!
Церковь высилась на площади, расположенной в самом центре селения, и вид имела заброшенный. Рыцари и сержанты спрыгивали с коней и один за другим входили под каменную арку входа. Робер оказался последним.
Внутри было блаженно сухо.
Когда спины товарищей, обтянутые белыми плащами, раздвинулись, молодой нормандец с удивлением обнаружил, что церковь, не такая уж маленькая, почти пуста. Около алтаря топталось с десяток селян, а гнусавый голос священника, согбенного старичка, вольно разносился по помещению.
При появлении рыцарей Ордена он заметно дрогнул.
Робер слушал обедню со все возрастающим удивлением. Священник бормотал нечто невразумительное. Похоже, он весьма нетвердо знал собственные обязанности. В самой церкви виднелись следы запустения: иконы были старые, кое-где на ликах святых облупилась краска, стены местами пошли трещинами. Свечей горело совсем мало, и даже запах горячего воска, свойственный храму, тут почти не чувствовался.
Служба завершилась. Селяне, истово крестясь и испуганно оглядываясь, обошли рыцарей и спешно покинули храм. Священнику деваться было некуда. Испуганно моргая подслеповатыми глазами, он смотрел, как брат Анри подходит к нему.
– Что угодно тебе, сын мой? – спросил он дрожащим голосом.
– Благословите, отец, на дальнюю дорогу, – ответил де Лапалисс. – И скажите, почему на службе так мало людей, во имя Господа? Селение-то у вас большое!
Священник поднял руку в крестном знамении.
– Тяжкие времена, – вздохнул он, – не ходят люди к Господу!
– Это я и сам вижу, – голос брата Анри стал сердитым, – но почему?
– На все воля Господа, – затрясся священник так, точно его собирались четвертовать.
– Клянусь Святым Отремуаном, я давно не встречал такого болвана! – воскликнул командор небольшого отряда. – Пойдемте отсюда, сеньоры!
Брат Анри весь кипел гневом. Даже дождь, продолжающий все так же неутомимо сеяться с неба, не охладил его ярость.
– Видит Господь, такие пастыри больше вредят вере Христовой, чем десяток еретиков! – сказал он в сердцах, садясь в седло.
– Неудивительно, что церкви пусты, – добавил брат Симон, глаза его мрачно сверкнули, – если учитывать славу, которую стяжал от Барселоны и до Парижа Беренгарий, епископ Нарбоннский!