Чаша и Крест
Шрифт:
— Никогда бы не подумал, что вы станете увлекаться алхимией.
— Рад служить для вас бесконечной загадкой и источником откровений.
Гвендор наконец оторвался от книги и устало потянулся, потерев покрасневшие глаза. В который раз я невольно отвел взгляд от его левой щеки. Когда-нибудь, наверно, я к этому привыкну. Да и шрамы немного побледнеют, они и сейчас выглядят уже не так страшно, как первые дни, когда бинты только сняли. Но все же я помнил его лицо до горящей мачты. С одной стороны оно осталось таким же — правильные точеные черты потомка королей из-за моря. С другой стороны три грубых рубца пересекали щеку, почти полностью ее закрывая, один, самый длинный, касался угла глаза. Из-за стянутой щеки его улыбка стала
Я вспомнил, как он посмотрел в зеркало, встав первый раз с постели, уже в Эмайне, и эта полуулыбка медленно возникла на его лице.
— Вот теперь я полностью заслужил право на новое имя. Во-первых, узнать меня прежнего теперь довольно трудно, а во-вторых, мне всегда казалось, что имя Гвендор должно принадлежать какому-то несомненно ущербному человеку.
Я невольно подумал о том, что у старшего магистра, чье имя он нечаянно выбрал, не было одной ноги, и слегка похолодел.
Теперь мы уже три месяца жили в Эмайне, но было понятно, что отпечаток горящего дерева останется на его лице навсегда.
— Кстати, — продолжил Гвендор, словно не замечая моих спрятанных глаз, — в недостатке любви к упражнениям с мечом меня тоже тяжело упрекнуть. Я вчера четыре часа бездарно провел время в фехтовальном зале с Крэгом. Правда, Дерек и Жозеф опять выучили новый прием.
Он упомянул имена младших воинов, из тех, которых было на занятия не затащить силой — они вообще всем занятиям предпочитали пиво в портовых тавернах, а битвам — кулачный мордобой за веселых девушек в тех же тавернах. Но теперь все они таскались за Гвендором, как свита, преданно заглядывая в глаза. А Крэг три месяца назад считался лучшим фехтовальщиком Ордена.
— Крэг опять вас вызвал на единоборство?
— Он упорный юноша, — рассеянно заметил Гвендор.
"Юноша" Крэг был как минимум на пятнадцать лет старше самого Гвендора, но такая уж у него была манера разговаривать. Впрочем, я ведь до сих пор так и не знал, сколько ему лет. Так же как и все остальное — откуда он родом, как его зовут на самом деле, где он научился так владеть шпагой. Он блестяще знал несколько языков — помимо круаханского, еще валленский и айнский. Он очень быстро дополнил свое знание единственной фразы орденского языка многими другими — по крайней мере, он прекрасно понимал, что говорят вокруг, а ему самому демонстрировать знания публично в общем не приходилось. Мы были во многом предоставлены сами себе в течение всего дня, только изредка, когда приезжали какие-нибудь послы или важные купцы, или собирался магистрат, мы стояли за креслом Ронана в качестве его личной свиты, дополненные еще несколькими родовитыми бездельниками и наемными телохранителями. Личная гвардия Ронана представляла собой довольно пестрый отряд, в котором тот не особенно нуждался. Поэтому все свободное время Гвендор делил между библиотекой и Морским домом на берегу бухты — там жил старый магистр Ньялль, знаток кораблей и моря, своими руками построивший несколько орденских фрегатов. О чем они говорили, я не знаю — Ньялль меня с трудом терпел, как белоручку, страдающего морской болезнью — но по крайней мере, он не собирался обличать Гвендора как самозванца.
Гвендор залпом прочитал все орденские хроники, быстро запомнил имена и порядок чередования всех Великих Магистров, легко разобрался в запутанных картах орденских владений и сложных традициях наших отношений со всеми династиями правителей разных стран. Задал мне несколько коротких вопросов о текущем состоянии орденских дел — а состояние было неважное, в первую очередь с финансовой стороны. Раньше у нас, по крайней мере, была монополия на торговлю с Круаханом, а сейчас границы открылись, и туда хлынули все желающие быстро обогатиться. Содержание орденских резиденций в должной пышности требовало огромных расходов. Далеко не все города и островные княжества на Внутреннем океане соглашались на сопровождение их торговых судов и вообще на усиление нашего влияния. Дела в восточной резиденции, Ташире, шли совсем плохо — в битвах с горцами мы потеряли уже три командорства. Тем более, что там все чаще стали появляться чашники на своих быстрых мелких кораблях, скупать таширские пряности и ткани и втридорога торговать ими в свободном городе Валлене. Одним словом, Ронан последнее время все чаще скрипел зубами и кидал в стену тяжелыми подсвечниками, когда ему приносили записки и счета от кредиторов.
И вот теперь я стал замечать у Гвендора явную склонность к алхимии.
— Вы обдумываете новую хронику, Торстейн? — отвлек меня Гвендор.
— Не совсем… а почему вы так решили?
— Вы непривычно задумчивы и даже забыли сказать свою обычную фразу: "Если вы не будете нормально спать и есть, у вас снова откроется лихорадка".
— У вас снова откроется лихорадка, — машинально повторил я. — Просто за последнее время вокруг меня слишком много тайн, которые тяжело разгадывать.
— Тайны — это замечательно, — заметил Гвендор, вставая и подходя к окну. — Они всегда оставляют надежду на лучшее, особенно когда не раскрываются до конца. Например, я последнее время только и занимаюсь вашими орденскими тайнами, и мне кажется это весьма увлекательным делом. Давайте попробуем рассмотреть вашу тайну, Торстейн, которую вы так старательно теребите в своем левом кармане.
С чувством легкой мстительности я вытащил из кармана записку Рандалин и протянул ее Гвендору, зная, что орденскую тайнопись он постичь еще не успел. Но меня до сих пор невольно коробило, когда он, пусть необычный, но все-таки не связанный с орденом человек, начинал хладнокровно рассуждать о его делах.
— Хм, — сказал на это Гвендор, внимательно повертев листок и поднеся его к пламени свечи. — Вот еще один пробел в моем образовании. Видимо, валорские воины — самые невежественные ребята в вашем ордене. Но писала явно женщина — это понятно по почерку. И записка вряд ли любовная, иначе вы не стали бы с такой легкостью отдавать мне ее в руки.
Я слегка покраснел.
— Простите, я не стал сразу вам рассказывать… Тогда, на корабле чашников, была женщина. Она назвалась Рандалин. Она дралась со всеми, как воин, и все чашники слушались ее беспрекословно. Она заставила Ронана поклясться своей душой, что наш орденский флот будет пропускать их корабли с миром на всем Внутреннем океане.
Гвендор поднял брови.
— И я пропустил это занимательное зрелище? Жалко, что мачта не стукнула меня по голове часом позже.
— А теперь она прислала мне две книги — очень редкие, и эту записку, — и я процитировал текст, благо за длинную дорогу от гавани к библиотеке успел запомнить его наизусть.
— И что вас так беспокоит, Торстейн? Что произвели неизгладимое впечатление на полководца вражеской армии?
— Я вообще ни на кого не собираюсь производить впечатление! — громко закричал я, — И меньше всего на нее, — прибавил я, немного успокоившись. — В ней есть что-то такое… пугающее. Может, кого-то из мужчин и могут привлечь женщины, для которых шпага — это продолжение руки, но меня увольте.
Гвендор опять полуобернулся к окну, так что мне была видна только невредимая сторона его лица, и меня поразило сочетание нежности, боли и тоски, отразившееся в его чертах.
— Напрасно, Торстейн, — сказал он тихо. — если бы вы только знали, как это может быть замечательно.
— Да если Скильвинг узнает, что она мной заинтересовалась, как вы утверждаете, он меня задушит на расстоянии. Я не знаю, какие у них отношения, но явно близкие.
— Скильвинг? — переспросил Гвендор, слегка нахмурившись. — Это Великий Магистр вашего враждебного Ордена?