Чаша и Крест
Шрифт:
— Ты же не веришь, что я колдун. А с другой стороны — если я действительно страшный могущественный волшебник, то ты и так в моей власти. Не бойся, я подарю тебе взамен свое имя. Меня зовут Скильвинг.
— Мне кажется, что это не настоящее твое имя, — задумчиво сказала Женевьева.
Колдун снова пожал плечами.
— Нравится тебе или нет, но это одно из моих имен. В этой части страны и в это время года я пользуюсь именно им, другого пока нет. Жду ответного подарка.
— Женевьева, — сказала она тихо.
— Так зачем же ты пришла сюда, Женевьева
— Ты действительно колдун, — сказала Женевьева, опустив голову.
— Ну, это не так сложно догадаться, ты слишком сильно сжимаешь его в кулаке и прячешь за спину то и дело. Оружие — вот как свою замечательную шпагу — ты не стала бы прятать, а что еще может тебе понадобиться в камере? Ты почему-то решила меня освободить, но зачем? Вряд ли ты освобождаешь всех узников, которых твой отец сюда бросает.
— Мне показалось это неправильным. Ты… ты не сделал ничего злого.
— Мало кто из попадавших сюда делал что-то злое.
— Ты необычный. Ты совсем нас не боишься.
Скильвинг хмыкнул.
— Странное обоснование для доброго поступка, но это не значит, что я проявлю черную неблагодарность и откажусь от него. Давай сюда ключ, Женевьева де Ламорак, раз уж ты принесла его.
Она молча протянула ключ, недоумевая, как он собирается им воспользоваться — ведь его руки были прикованы к стене, а ноги к полу. Скильвинг, усмехнувшись, сделал какое-то неуловимое движение руками, и они выскользнули из кандалов в стене. К цепи на ногах он только прикоснулся, и одно из звеньев распалось.
— Я сохраню этот ключ, — спокойно скаазал он Женевьеве, глядевшей на него во все глаза и не способной вымолвить ни слова, — на память об одной странной девочке. Не боишься ли ты, что отец побьет тебя?
— Он никогда меня не бьет! — Женевьева так возмутилась, что снова обрела дар речи.
— Но ведь он не обрадуется, когда узнает, что ты меня выпустила? Что ты ему скажешь?
Женевьева неожиданно горько усмехнулась.
— Я скажу, что сама могла выбрать свой свадебный подарок!
Скильвинг поднялся на ноги и внимательно посмотрел на нее:
— Видно, ты не слишком радуешься этому событию? Не рано ли твой отец выдает тебя замуж?
— Мне четырнадцать! — возмущенно сказала Женевьева.
Скильвинг покачал головой.
— Ты еще совсем ребенок. Как твоя мать могла такое позволить?
— Моя мать умерла, — мрачно сказала Женевьева. — Я ее никогда не видела.
Она сама удивлялась, как она могла все это рассказать человеку, с которым первый раз заговорила полчаса назад. Наверно, он действительно колдун и получил над ней полную власть. Но она двигалась свободно и не чувствовала никакого страха.
Скильвинг снова покачал головой, впадая в глубокую задумчивость. Он снова полузакрыл глаз, шевеля губами.
— Четырнадцать лет назад… — сказал он наконец со вздохом. — Две тысячи восьмой, горькое время. И как же ты собиралась вывести меня за ворота замка, Женевьева? Твоему отцу ведь сразу бы донесли.
— Если ты умеешь заговаривать железо, то это не дает тебе право считать других совсем глупыми, — обиженно сказала Женевьева. — Мой отец сейчас сидит в кабинете со своим белоглазым дружком, а в это время он приказывает никому ему не мешать под страхом смерти.
— Белоглазым? — переспросил Скильвинг.
— Ну он такой противный, глаза совсем прозрачные, и весь дергается. Но отец от него почему-то без ума.
— Одет в ярко-синее? — задумчиво спросил Скильвинг. — И судорога на правой стороне лица?
— Ты его знаешь?
— Похоже, я в какой-то степени нашел то, что искал, — медленно сказал колдун. — Ну пойдем, проводишь меня, покажешь свой замок.
Она повела его через галерею — отчасти все-таки потому, что не хотела особенно попадаться на глаза слугам, а там всегда было пустынно. Так что им попалось всего две служанки, от испуга уронивших кипу белья, которую несли. Женевьева выразительно показала им свою шпагу, и начавшиеся вопли моментально стихли.
Следующим, кого они встретили, был Эрни. Этой встречи Женевьева по-настоящему боялась — она знала прекрасно, что если телохранитель вздумает отстоять волю графа, ей не выстоять в бою с ним и одной минуты. Но Эрни неожиданно отступил с дороги и молча поклонился.
— Здравствуй, Эрнегард, — спокойно и чуть насмешливо сказал ему Скильвинг. — Отдыхаешь от великих дел?
— Я вижу, что и вы… тоже это делаете, — ответил Эрни, слегка запнувшись. — Идите, госпожа графиня, я сам могу проводить вашего, гм… гостя.
— Вот еще! — возмутилась Женевьева, мало что понявшая из этого диалога, а она никогда не терпела, если ее пытались отодвинуть в сторону. — Откуда я знаю, куда ты его поведешь?
— Пусть девочка меня проводит, — спокойно сказал Скильвинг. — У нее это хорошо получается.
И они пошли дальше, заворачивая по лестнице в сторону галереи. Галерея была в замке особенным местом — там, как говорила дворня, Жоффруа де Ламорак впервые увидел мать Женевьевы, которая возникла буквально ниоткуда, и из одежды на ней было только длинное полупрозрачное платье. До сих пор на стене висел ее портрет — только он один, и перед ним горели свечи. Слуги боялись ходить в галерею, уверяя, что часто встречают там белый призрак. Одно время Женевьева пыталась ходить туда по ночам, надеясь увидеть мать, но только напрасно мерзла — ей никто не показывался.
Ее отец, напротив, в галерею ни разу не ходил.
— Откуда ты знаешь Эрни? — спросила Женевьева, когда они отошли чуть подальше.
— Нам приходилось встречаться, — уклончиво сказал Скильвинг, — раньше. Он… хороший знаток своего дела.
— Это когда он был при дворе валленского герцога, да?
— Да, примерно.
— А ты тоже жил в Валлене?
— Я много где жил. Практически везде.
Они уже почти дошли до середины галереи.