Чаша огня
Шрифт:
Он крепко пожал мне руку и медленно пошел к дому.
Я вернулся к себе в коттедж и бессильно опустился на мягкий низкий диван в гостиной. Перед глазами на потолке плясали пятна солнечного света, лившегося через распахнутые настежь окна и двери. Было видно, как колышутся на ветру ветви сирени в саду за окном. Причудливый бег теней на стенах и потолке окончательно смешал все мои мысли. Я закрыл глаза, вслушиваясь в шелест листвы снаружи.
Прошло, наверное, полчаса или больше (я потерял счет времени), прежде чем на дорожке в саду послышались чьи-то
Юли стремительно и легко ворвалась в гостиную и сразу же бросилась ко мне.
— Максим!
Она упала рядом на колени, тревожно заглядывая в мои глаза. Разметанные волосы рассыпались по ее лбу и щекам.
— Что с тобой? Ты болен?.. Ранен?.. Что?
Слова срывались с ее губ — отрывистые и взволнованные, словно удары сердца. Я с трудом взглянул ей в глаза. Мимолетное движение ее ладони по моей щеке, и она прижалась лицом к моей груди, вздрагивая всем телом.
— Родной мой! Единственный… любимый! Как же я испугалась за тебя!
Тепло ее шепота было совсем рядом. Плечи ее вздрагивали, волосы пьяняще пахли. Святое небо! Как же тяжело оттолкнуть ее от себя! Разорвать сердце надвое, и лучшую половину выкинуть из груди. Хотелось обнять ее, крепче прижать к себе, но руки мои лежали, как две свинцовые неподъемные гири. Три смерти в Монастырском ущелье стояли теперь между нами непреодолимой стеной, глубокой пропастью разделили наши судьбы.
— Почему ты молчишь, любимый? — Юли подняла ко мне лицо. Ее густые черные волосы упали мне на плечо бесшумным водопадом. Ее руки все еще лежали на моей груди, а в глазах поблескивали слезы радости.
Несколько долгих мгновений я смотрел в эти чарующие, бездонные глаза… Потерять ее значило для меня потерять смысл всей моей жизни, но быть вместе с ней теперь — значит погубить и ее жизнь тоже. В груди у меня что-то оборвалось и похолодело. Она все еще смотрела на меня. На губах ее блуждала возбужденная улыбка.
— Мы должны расстаться с тобой! — чужим голосом произнес я, с трудом заставив себя заговорить с ней об этом, избегая ее взгляда.
Глаза Юли остановились.
— Как?.. Как… расстаться? О чем ты говоришь?!
Тревожное смятение ее голоса больно хлестнуло меня по самому сердцу. Она не поверила мне. Да и как можно было поверить в такое?
— Я убил трех человек! — тем же глухим ледяным голосом произнес я. — Из-за моего безрассудства погибли люди!
Ее испуганные глаза впились в меня.
— Нет…
Я почувствовал, как каменеют ее руки, как застывает гранитным изваянием ее тело.
— Я совершил подлость и предательство!
— Нет! Ты лжешь мне! Лжешь!
Она схватилась ладонями за виски и затрясла головой, словно защищаясь от моих слов.
— Я подлец и преступник! — безжалостно бросил я ей в лицо и резко вскочил на ноги.
— Нет! Неправда! — с надрывом крикнула она, тоже вскакивая. — Нет! Нет! Нет!
— Я преступник! Спроси у своего отца!
— Я не верю тебе! Ты лжешь, лжешь мне! Зачем ты лжешь мне?
Она трясла меня за плечи, быстро теряя силы, захлебываясь рыданиями. Искаженное болью, мокрое от слез лицо ее стояло перед моими глазами, как в страшном и мучительном сне.
— Я не люблю тебя! — бессильно сказал я, чувствуя, что сам едва держусь на ногах.
— Нет… я не верю!.. — простонала она и упала на диван, словно подкошенная, вздрагивая и тихо всхлипывая.
Я готов был убить себя на месте за то горе и страдания, которые причиняю ей сейчас. Она лежала ничком на диване. Ее мокрые от слез, пальцы судорожно сжимали шелковое покрывало. Я понял, что долго не выдержу этого. Хотел погладить ее по волосам, но рука моя замерла в воздухе, не посмев коснуться ее головы.
— Уходи! — с трудом выдавил я из себя и отвернулся к окну.
Некоторое время она продолжала лежать на диване, уже не вздрагивая, притихнув и не шевелясь, словно мертвая. Потом с трудом села. Спутанные волосы упали ей на лицо, но она даже не убрала их. Я наблюдал за ней в отражении оконного стекла. Вот она неуверенно поднялась на ослабшие ноги, пошатнулась, едва не упав снова. Посмотрела на меня. Даже спиной я почувствовал этот взгляд, жегший меня раскаленным железом. Я весь напрягся, ожидая каких-то ее слов, но она громко всхлипнула, и неожиданно выбежала из комнаты.
Подавленный и совершенно разбитый, я продолжал стоять у окна, не решаясь обернуться, боясь снова встретить ее отчаянно-умоляющий взгляд. Не знаю, сколько это длилось: может быть минуту, а может быть час, — наверное, очень долго. С уходом Юли опустошенность души стала еще более тягостной. Пустой дом казался холодным и неуютным, хотя снаружи пекло солнце, и широкая полоса солнечного света все так же падала через распахнутую стеклянную дверь, играла бликами в полированной мебели. Бессильная апатия завладела мной, сковала волю и сознание. Я снова лег на диван, не раздеваясь, в томительном ожидании (чего я и сам не знал). Чувство неискупимой вины, — вины перед Юли, перед Стивом, перед ребятами, перед всем миром, — камнем лежало на сердце. Какое-то время я не менял позы. Перед глазами стояло искаженное страданием лицо моей любимой. Я гнал его от себя: эти молящие о пощаде глаза, эти дрожащие в рыданиях губы, надломленные горем брови, — гнал, утешаясь мыслями о том, что все кончено, что мое наказание будет наказанием и за нее. Чем скорее она уйдет из моей жизни, тем лучше будет для нее. Да, я причинил ей боль и страдания, да, я поступил с ней жестоко и подло. Но я не могу взвалить на ее плечи груз своей ответственности за содеянное… Я просто не имею на это права! Он раздавит, погубит ее!
Я лежал, не шевелясь, прикрыв рукой глаза. За окнами, где-то в совершенно ином мире, радостно пели птицы, не ведавшие печали, и даже подступавшая осень не пугала их. Сколько длилось это мое странное полузабытье?.. Когда я снова открыл глаза и посмотрел на потолок, потоки солнечного света все так же изливались на него, а гомон птиц не смолкал в саду. Но теперь в эту птичью разноголосицу влился еще один звук, — настойчивое мерное попискивание. Зуммер! Именно из-за него я очнулся. Я приподнялся на локте. Так и есть, розовый огонек вызова мигает на передней панели визиофона. Быстро поднявшись, я включил обратную связь.