Чаша ярости
Шрифт:
— Спасибо за советы. Я их учту в искусстве мгновенных превращений, где я и вправду достиг многого. А что до конечного вывода, то вы правы: я опять — один. Значит, Господь того хочет. Опять. И нам ли с вами Ему противиться?.. А судить уж точно — Ему. Об этом написано в ваших книгах — Ему. Так что поживем увидим.
И вдруг исчез. Мгновенно. Был — и не был. Может, фантом все-таки? Как бы этого хотелось хозяину кабинета!..
Он медленно вышел из-за стола, медленно подошел к креслу, в котором сидел гость, медленно погладил ладонью теплую кожу сиденья. Глянул на высокие часы в углу за столом, еле видные во мгле: сорок минут всего прошло. А показалось вечность.
Вернулся назад, вызвал на экран монитора латинский текст, быстро просмотрел его и решительно «кликнул» на клавиатуре кнопкой «delete» — стер написанное. Занес расставленные
Что напишет?
Бог знает…
ПРОЛОГ — 2
ИУДЕЯ, ДОРОГА ИЗ ИЕРУСАЛИМА В НАЗАРЕТ, 37 год от Р.Х., месяц Ияр
Дорога, дорога, дорога… Однообразная, знакомая до каждой ямы, до мельчайших камушков, до пыли столбом, вечная дорога, надоевшая за вечные эти годы — до оскомины. Похоже, и вправду вечная — как любая: без дорог людям никогда не обойтись. Что в первом веке, что в двадцать втором, дороги — это неизменные спутники людей. Покуда есть люди — есть и дороги. Не будет людей дороги умрут, превратятся в тропы для диких животных, в траву, в пустыню, в лес, в умозрительные направления. Вот только было бы кому зрить умом… Даже в сверхдалеком будущем, когда неспокойный человеческий разум исхитрится изобрести какой-нибудь новый, невероятный, без сомнения — убийственный метод перемещения в пространстве, и для него дороги не потребуются, они все равно сохранятся, раз есть люди. Раз есть влюбленные, которым надо в пеших прогулках выносить или, точнее, выходить свое чувство, раз есть — а куда они денутся? — консерваторы, хранители устоев, кто не согласится использовать новые технические достижения, раз есть спасатели, наконец, коим предстоит устранять последствия несовершенности человеческих изобретений, ибо ничего совершенного человек придумать не в состоянии.
Разве только вот дорогу… Совершенную в своей простоте полосу мертвого грунта, предлагающую на выбор целых два направления — туда и сюда; иногда красивую, мощеную, по которой удобно и прият-но идти, иногда узкую, тесную, зажатую меж головокружительным обрывом и отвесной стеной скалы, иногда невидимую глазу, существующую лишь в памяти идущего.
Эта дорога для Петра, известного в местных палестинах как Апостол, была уже как родственник. Этакий добрый, ненавязчивый родственник, с которым и помолчать можно, и вспомнить пережитое. Благо событий доставало…
Вот дуб, под которым они, Христос и ученики, еще не ставшие Апостолами, да и всякий путник, выбравший эту дорогу, — всегда устраивали привал, вот камень, частенько игравший роль подушки, — на нем будто специально высечена природой ложбинка для головы. А вот родник — редкость для этих мест, вода холодная и чистая…
Петр присел под деревом, развязал суму, достал хлеб, сыр, пучок зелени. Короткий привал, и — опять в путь. Брести неторопливо, поднимая пыль сандалиями, и вспоминать, вспоминать…
Нынче, можно сказать, юбилей. Десять лет. Три тысячи шестьсот пятьдесят два дня цельной — именно так! — жизни. Неразорванной, нераздробленной, не поделенной на броски в разные времена. Жизни оседлой, спокойной, предсказуемой — в лучшем смысле этих надежных мирных слов.
Отсчет десяти лет начался летним утром в подвале дома в Иершалаиме, в Нижнем городе, дома, который Петр держал для собственных, тайных от окружающих его людей нужд. Начался отсчет с письма, написанного бесконечно дорогим человеком, которого Петр все время ждет, не признаваясь в том даже самому себе, поскольку стыдно признаваться в бессмысленном, бесцельном. С неисправного электронного устройства, разбитого вдребезги в приступе ярости… или жалости?.. к собственной персоне. Со слез, таких непривычных на лице Мастера…
Мастер… Давно же он себя так не называл! Высшая каста, элита Службы Времени двадцать второго от Рождества Христова века — Мастера!.. Сегодня это просто смешно звучит. Какой смысл в генерале без войска? Кому нужен Мастер, если нет никакой Службы? Или, может, есть, сохранилась, но до нее не дойти, не докричаться… Самому себе нужен? Чушь! Мастер — существо общественное, по большому счету — подневольное, порабощенное не кем, но чем: своими Уникальными качествами и возможностями, коим предписано служить людям. Если все же иметь в виду Службу Времени, то — весьма ограниченному кругу людей.
Неприятные мысли…
Куда легче, оказывается, быть простым человеком. Уметь плакать, любить, тосковать, радоваться — не в применении к работе, а просто так, по-человечески. Десять лет уже исполнилось, как Петр не по своей воле и не желая того перестал быть Мастером. Тяжело и больно было выводить, вытравлять из себя этот напыщенный, всегда в себе уверенный, не ошибающийся персонаж. Означенный простой человек рождался в муках, прямо скажем, недетских.
Но вот парадокс: в естественном отчаянии от внезапного осознания брошенности, одиночества среди людей обострились все профессиональные качества, качества Мастера, кстати, а никакого не простого человека: внимание, память, интуиция и тэдэ и тэпэ. Облазив по сантиметру весь иершалаимский дом, он обнаружил с десяток «жучков», с давних пор так называемых, подслушивавших и подглядывавших за ним в всеми, кто бывал в доме. Значит, кто-то должен был снимать с них информацию, передавать ее в Службу Времени. Значит, в первый век техники наведывались из двадцать второго регулярно, а не от случая к случаю, как думал Петр. Значит, они контролировали каждый его шаг, каждое дыхание, каждый чих. Спецы, ничего не скажешь… Петр поначалу, в первые месяцы исчезновения связи со Службой, втайне надеялся, что за оборудованием кто-нибудь как-нибудь когда-нибудь вернется, несмотря на очевидный разрыв каналов связи: по правилам, после сворачивания проекта не должно остаться ни одной приметы чужого времени. То, что его проект уже свернут, сомнений не было, как и постепенно исчезали сомнения в том, что свернуты вообще все проекты Службы. Да и есть ли она сама?.. Но электронные глаза и уши исправно работали, питаясь энергией тепла, смотрели на отчаявшегося Мастера, слушали его шаги…
Никто не придет. Волшебник в голубом вертолете не прилетит. Отчаянье поугомонилось, восстановился трезвый рассудок. Петр сам выковырял «жучки» и уничтожил их. Брошенный не брошенный, а он все-таки — профессионал. Пачкать время нельзя. Более того, теперь его надо куда более ревностно охранять. Потому что теперь это — его дом.
Десять лет…
Десять лет наезд ему бы и в голову не пришло сделать то, что ей делает сейчас: решился, понимаешь, на юбилейный поход по местам боевой славы. Задумал пройти дорогу от Иершалаима до Нацерета и обратно. Освежить в памяти события тех времен, повздыхать, знакомых навестить, слезу, опять же, пустить. Скупую конечно, — может, ты и не Мастер, но мужиком-то быть не перестал, правда, Петр?
Правда, Петр.
Еще одно любопытное изменение — раньше самому с собой разговаривать не приходилось. Или иначе: в голову такое не приходило.
Ну да ничего, это не криминал. Все сапиенсы так или иначе, но сами с собой временами беседуют, главное — не начать самому с собой не соглашаться, спорить, это уже психиатрией попахивает. А с докторами подобного профиля в первом веке плоховато дело обстоит.
Милые человеческие слабости — а как приятно! Мощная сентиментальность подняла в путь — по большому счету бессмысленный, ничего новому делу не приносящий, — занятого, даже приземленного Петра, большого начальника очень большой общины, насчитывающей не одну тысячу человек. Сколько точно — никто не знает, количество постоянно меняется, в сторону увеличения, естественно. За старшего там, в Иершалаиме, остался Иоанн. Могучий, нестареющий кумранит кажется, за десять лет и не изменился совсем. Все такой же сильный, деловитый, серьезный, немногословный. На лице — ни морщинки. Тело — глыба. Ум — точный и ясный. Он с дружеским пониманием отнесся к решению Петра этаким своеобразным способом отметить круглую дату. Кивнул, чуть улыбнувшись. Предложение пойти вместе отверг. Только и сказал: «Это твои десять лет, Кифа».
И то правда. Он, Иоанн, Йоханан, живет здесь всю жизнь, другого мира не ведает. Он уникальный человек! Без него Петру тяжко пришлось бы. Да и что это вообще за мысль такая: «без него»? Без него вообще ничего бы не было. Теперь Иоанн — часть истории. Впрочем, как и Петр. И теперь уже не они делают Историю, а История вплела их в свою узорчатую ткань и оставила красоваться на ввдном месте, отведя им важную функцию начинателей-продолжателей. Отцов-основателей. Первых Апостолов… Без них теперь — никто никуда. Нарасхват они теперь. В тюрьме посидеть? Иоанн и Петр-Плетей получить? Те же и там же… Народ за собой повести? Легко! Привычное дело: до блеска отполированное красноречие плюс немного телепатии — и аудитория составляет уже пол-Иершалаима. Первосвященник Иосиф Кайафа — в ужасе. Но зря. Все в порядке. Не стоит волноваться: это вершится История.