Чаша ярости
Шрифт:
«Юродивый — близкий Богу, не вкладывай в этот термин современный жесткий смысл».
«Почему нет? Твое определение юродивости — позднейшее, привнесенное Церковью ради собственных целей. А современный, как ты говоришь, смысл и есть истинный, поскольку он отвечает сегодняшним критериям: бессмысленность, алогичность, явная анормальность… Разве таковы твои речи? Разве таковыми были проповеди лучших умов как раннего, так и позднейшего христианства? Да только ли христианства? Чем мусульмане, к которым ты не заглянул нынче, глупее или хуже?»
«Я так не говорил. Бог един и для христиан, и для мусульман, и для иудеев… Да он вообще един для бесконечного мира! А то, что Его именуют по-разному, — это так по-людски…»
«Вот ты и оправдываешься, Пришелец. Ты — претендующий на падение истиной в последней инстанции…»
«Никогда я на это не претендовал!»
«Опять оправдываешься. Ты — человек, Пришелец, а значит — слаб, хотя я чувствую в тебе отнюдь не человеческую силу духа и высочайший разум, каких нет ни у кого из земных. И ты о том знаешь, хотя и не понимаешь, откуда они у тебя. А я знал, но забыл, что-то случилось с ячейкой памяти, я говорил тебе… Но человек — не Бог, верно? И тебе не решить всерьез и до конца ни одной проблемы земного мира. Да ты и сам недавно напомнил новому соратнику:
„Он будет судить вселенную по правде, и народы — по истине Своей“. Что ж ты тогда хочешь? Взять на себя Его обязанности?»
«Его?.. Нет, конечно!.. Но знаешь, Биг-Брэйн, я в последние дни начал задумываться о страшном, о том, что и помыслить не мог у себя в Галилее: а есть ли у Него сегодня обязанности на Земле? Не исполнил ли Он их все, сотворив наш мир и человека в нем? Знает ли Он, как живет созданный им анклав в бесконечной Вселенной, тоже Им сотворенной? И не есть ли все, что происходит здесь, к чему я лишь прикоснулся кончиками пальцев — вот, например, вечная война на Балканах, или кокаиновое царство, или засухи, землетрясения, наводнения, — не есть ли это все Божий промысел или, точнее, умысел? И станет ли Он судить Вселенную заметь: не Землю, а всю Вселенную! — по правде, а народы — по истине, потому что — да простится мне такое сравнение! — Он поступил с нами, как когда-то мой отец, Иосиф-древодел: взял меня, мальчишку, в лодку, им же, кстати, и сработанную, вышел в Галилейское море подальше от берега и вытолкнул за борт мол, плыви…»
«И ты поплыл?»
«А что мне еще оставалось делать?»
«Вольная аналогия, но вполне уместная. Прибегнем к ней и дальше… Что ж ты сейчас плывешь против течения? Не устраивает тебя Божий, как ты сказал, умысел?..»
«Ты умен, Биг-Брэйн, ты куда умнее меня и знаешь несравнимо больше. Но ты не можешь привести воду в пустыню, ты не в силах перейти из одного пространства Бога в иное Его пространство, ты даже не способен излечить хоть одного человека от раны или смертельной болезни — а это уж совсем детская работка… Но „во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь“. Умножать скорбь и избавлять людей от нее — такие разные цели! Может, ты прав и я действительно плыву в этом мире против течения, но я уже начал путь и не хочу останавливаться. Другое дело, что плыть ради процесса бессмысленно, это я уже понял. Ну преодолел я один порог, ну поднырнул под большую волну, ну увернулся от другой — а где берег? Где цель?..»
«Ты мудреешь прямо на глазах, сказал бы я, если б они у меня были, Пришелец. И что ж ты собираешься делать, сильный пловец? Искать берег? В какой стороне?»
«Я не стану его искать, Биг-Брэйн. Я его создам».
«Это как? Опять не дают спать лавры Создателя?»
«Я создам его из того, что дал нам Создатель, но так, как считаю правильным. Я, Иешуа из Назарета!.. Когда-то — тебе известно-я мечтал разрушить Храм. Сегодня я хочу построить его».
«Еще один? Тебе не много тех, что уже истыкали землю?»
«Это будет совсем другое, ты узнаешь».
«Значит, не прощаемся?».
«Надолго — нет. Беседы с тобой заставляют меня лучше составлять слова во фразы. Говоря проще — лучше формулировать идею. Я вернусь, ты нужен мне…»
«Ну, спасибо, успокоил…»
«Но я не закончил свою миссию здесь, на Балканах».
«Не примирил не поделивших Бога?»
«Право, пусть Он их судит, если хочет. Яне стану. Я не участник детских жестоких игр. Но я видел действия взрослых, которые с упорством садистов заставляют детей быть жестокими и непримиримыми. Помоги мне наказать подстрекателей, я немногого прошу».
«Чем помочь?»
«Впусти меня в компьютерную сеть Объединенных миротворческих сил в Европе».
«Сеть?.. Она зависима. Тебе нужен их Биг-Брэйн. Я помогу войти в него и говорить с ним. Убедишь — твоя удача. А я не вправе влиять на его решения».
«Как мне войти в него?»
«Прощай, Пришелец, буду рад снова говорить с тобой. Мне будет любопытно то, что ты собрался построить. Может, я и догадываюсь — что именно, но вдруг ты окажешься хитрее меня… Но — входи, я предупредил о тебе…»
И Иешуа вошел в пространство, занятое иным Разумом — равным первому и уже привычному, или более мощным и-по принадлежности — более агрессивным. Но это еще предстояло по-Чять. Или иначе: было необходимо понять, потому что другой «Биг-Брэйн» требовался Иешуа в качестве единомышленника и союзника.
Впрочем, у Иешуа имелся махонький, но весьма успешный опыт убеждения электронных мыслителей…
…А Крис, Мари, Соледад, отец Педро да и майор тоже не стали дожидаться Учителя. Они знали, куда он рано или поздно вернется — в домик отца Никодима, где гостеприимная матушка, получившая назад своего возлюбленного, но страшно непоседливого супруга, наверняка наготовила и еще наготовит всяких-разных ва-реностей и печеностей — даже при том, как уже однажды говорилось, что с продуктами в Белграде было худо.
Ученики не ошиблись. К вечеру, когда стемнело, Иешуа в сопровождении майора Круза появился в саду, где вся компания вольготно расположилась за столом под сливовым деревом, вкусно ела и вкусно пила, не дожидаясь Учителя, потому что с утра ни у кого ничего, кроме кофе и чая, во рту не было во-первых, а во-вторых — понимая, что Учитель не обессудит, а просто присоединится к пирующим. Если, конечно, настроение его окажется соответствующим пиру.
Настроение у Иешуа было странным. Не поприветствовал, даже матушке Настасье забыл сказать привычное «Мир дому вашему!», сел на подвинутый Крисом стул, молча взял из рук матушки тарелку с тушеным мясом, начал есть — нехотя и неторопливо. Где-то не здесь он существовал сейчас, где-то бродил по иным дорогам, а ведь никто из учеников, включая «приготовишку» Круз даже не ведал, что он делал в штабе, куда исчез.
Крис вопросительно глянул на Круза. Тот понял, недоуменв пожал плечами: мол, сам не в курсе.
— Пока мы были в штабе. Учитель, вас обыскались, — рискнул сказать Крис. Порученцы генерала Догерти.
— Я знаю, — ответил Иешуа, не возвращаясь, однако, с «иных дорог». — Мне нечего у него делать. Я просил майора поблагодарить генерала от моего имени.
— Я поблагодарил, — быстро ответил Круз. И добавил: — Похоже, он обиделся…
— Это ненадолго, — заметил Иешуа, не отрываясь от мяса: тоже оголодал за день. — Сейчас у него появится много новых забот, а когда он вспомнит обо мне, мы будем далеко отсюда.