Чаша ярости
Шрифт:
— Мистер Оруэлл…
— Что? — Петр, выпав из раздумий, резко обернулся Рядом стоял Латынин.
— Мы, кажется, выяснили причину взрывов…
— Кажется или выяснили? Мне «кажется» не нужно!
— Прошу прощения, конечно выяснили. Без «кажется».
— Слушаю.
— Трубы, шланги и ресиверы противопожарной системы тановленной в сгоревших зданиях, были заполнены взрывоопасным веществом, состав которого, к сожалению, неизвестен. При нагревании, собственно, и происходили взрывы.
Гель! Черт побери! Естественно, что еще можно провести через периметр без проверки! Петр вспомнил, как сам отдавал команду пропустить цистерны на территорию Храма.
— Фирма!.. На фирму, срочно!
— Мистер Оруэлл, дело в том…
— Что?
— Мы уже послали ребят… Этой фирмы вообще нет в Киншасе. Уже нет…
ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 9
КОНГО,
Петр до сей поры не мог привыкнуть к отсутствию в главном хоаме хоть какого-нибудь, хоть железного, хоть самого простенького креста. И ведь понимал, что крест для Иешуа — никакая не святыня, а — напротив: напоминание о пусть краткой, но все же смерти, об осознанно принятом, но все же остром и памятном стыде бессилия, о наконец, заповеди Моисеевой, круто подзатертой за прошедшие тысячи лет: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им…» Неудобной оказалась заповедь Бога, данная Патриарху народа Израильского, пришли в свой срок в христианство иные народы — франки, галлы, бритты и прочие — с иными многими богами: как же не потрафить им, привыкшим кланяться деревяшке либо камню, как не заменить эти деревяшки и камни изображениями нового идола, да не деревянными и каменными, а золотыми и серебряными. Мол, знай наших!..
Петр хорошо знал «наших». Петр преотлично понимал Иешуа в его отторжении от любого изображения себя самого, но непротестующий разум Петра нет-нет да кололо какое-нибудь детское воспоминание: полутьма и прохлада церкви, золоченые одежды священника, безнадежно печально склоненная набок голова Мессии, увенчанная терном…
Бред, бред, а ведь аскетическая пустота храма — или так назымого Закрытого Собора — не у него одного вызывает чувство легкого озноба: будто с яркой и веселой жары влетел в стылые прохладу и тишину. Секундное ощущение, но ведь не прогнать… Иешуа безапелляционно и с некоторой агрессией утверждал:
— И так пошел навстречу дурацким традициям и позволил выстроить замкнутое пространство, более того — тоже назвать его храмом. А ведь глупость страшная: храм в стране Храм!.. Однако терплю…
Огромный круглый зал со стеклянными стенами, чуть притемненными фильтрами; черный матовый пол-диск с заметным уклоном от входа — так что прихожане, сидящие или стоящие на полу хорошо видели Мессию, обычно читающего свои проповеди на противоположном от дверей крае диска, на фоне тех стеклянных стен, за которыми до горизонта простиралось мертвое пространство пустыни, а над ней бесконечное синее-пресинее африканское небо. Твердь, если по Библии…
Позади храма Иешуа запретил что-либо строить: ему не чужды были внешние эффекты. Хотя он решительно отказывался называть свои выступления перед прихожанами проповедями. Говорил:
— Это просто беседы. О том о сем. О жизни вообще и жизни с Богом, в частности.
— Бог — частность? — спрашивал ехидно Иоанн.
— Не придирайся к словам. Да они, кстати, точны. Для тех, кто сюда приезжает и остается — на короткое время или надолго, — для них Бог частность. Они едут к нам за Ним, за тем, чтобы понять Его, чтобы Он стал для них общим, то есть всем…
— Так уж и все едут за этим? — опять ернически сомневался Иоанн.
Иешуа не обижался. Слишком многое связывало их троицу — его, Иоанна и Петра, чтобы держать друг на друга пустые и мелкие обиды, да и с чувством юмора у Иешуа все всегда было в порядке. Вот разве в последнее время что-то в нем сломалось: стал раздражительным, не по делу взрывался, мог обидеть, хотя быстро приходил в себя, просил прощения… Да и то понятно: последние события в стране Храм особо не радовали его основателей. Чтоб не сказать куда крепче…
— Конечно, не все, — отвечал Иешуа Иоанну. — Я разделил бы наших жителей на три группы. Первая — просто любопытные, праздные туристы, которым не жаль некой суммы долларов, иен или евро, чтобы купить тур в страну Храм и потусоваться, как выражается Крис, в «божественной сфере». Вы сами прекрасно знаете: такие здесь не задерживаются. Но и погоды не портят. Разве много было грязи в медиа от их рассказов о путешествии? С десяток интервью, не больше, Клэр очень аккуратно ведет архив, ничего не пропускает… Теперь вторые. Это обычное жулье, мошенники всех мастей. Их не так уж и мало а с теми, кто прорывается, мальчики Кифы справляйся отменно… И третья категория — искренне желающие остаться здесь надолго, если получится — навсегда, и найти для себя Бога. И не на иконе, не на распятии, а в себе самих, в душах… Тоже, конечно, разный народец: и больные душой, и о чуде мечтающие, и просто больные… Этим приходится помогать. Что мне — лишнего чуда жалко?.. Но большинство — мои люди!.. Так и выразился: «мои люди»…
Уж кто в тот день собрался в Закрытом Соборе на беседу с Иешуа — трудно теперь определить. Вероятно, все были: и туристы, и жулики, и «его люди». «Его людей», конечно, — большинство. Кто из них начал первым — неизвестно, да и есть ли необходимость искать первого?..
Вообще-то, как и всегда, первым начал Иешуа. Он вышел на свой пятачок перед сидящими, стоящими на коленях, даже полулежащими на черном полу прихожанами, привычно протянул всем руки, поприветствовал, услышал нестройные ответные слова приветствий, подождал тишины, начал негромко — акустика в зале была сумасшедшей:
— Сегодня суббота. Погода отличная, не так уж и жарко на улице, а здесь, на мой взгляд, даже холодновато. Не согласны?.. — Дождался опять же нестройных и разноречивых выкриков: мол, да, холодновато, или, наоборот, — нет, Мессия, в самый раз, — продолжил: — А ведь тепло ли, холодно ли — это вопрос наших ощущений, он очень личностный и зависит не от реальности холода или тепла вне нас или вокруг, а от того, как мы хотим к этому отнестись, от нашего желания, от внутреннего ощущения… Есть такое понятие — терпеть. Оно достаточно многозначно. Терпеть — стойко сносить страдания, муки, физические и моральные. Не роптать — это обязательный спутник терпения. Не любить человека, но мириться с ним, с его присутствием рядом, а то и в твоей жизни. Или вот совсем иная ниша: не торопить кого-то с решением, с исполнением обещания, не подгонять события, ждать. Это очень важно — уметь ждать… События, встречи, любви, счастья… Веры, наконец! Бога в душе собственной!.. Меня спросят: а зачем терпеть, если можно пойти и взять то, что нужно? Зачем сносить муки, если их возможно избежать? К чему оставаться рядом с нелюбимым? Что за вздор — ждать случай, если проще идти навстречу ему?.. Меня спросят, и я соглашусь: незачем, Ни к чему, и вправду — вздор! Но лишь тогда, когда ты действительно решил идти до конца, раз начав. Ничего не дается само, все требует пусть крохотного, пусть недолгого, но — всегда ощутимого срока, и умения взять, достичь, избавиться. И сноровки. И удачи, наконец, д значит, все равно — терпения. Хотим мы того или не хотим, но ничего в жизни из задуманного, вымечтанного, желаемого не случается мгновенно. Разве что случай подвернется, так он всегда слеп — что на него рассчитывать… Но конечно же, как сказали бы всякие умные философы, которых я некогда звал книжниками, есть терпение и терпение. Одно дело потерпеть минутку, час, день или даже год, зная, что лишь от твоих сил, твоего умения, твоей смекалки зависит приход результата и все эти качества твои в силах приблизить его. Другое дело — ждать того, что зависит вроде бы от тебя, а на деле проверяется и поверяется Им одним… Вы думаете, наверно: к чему это он? Что нам предстоит вытерпеть? Что ждать?.. Отвечу: только то, что вы ждете давно: ощущения Бога — внутри и мира — вокруг…
Иешуа умолк, то ли собираясь с мыслями, то ли просто взял секундную передышку. Слушатели, как и всегда, молчали. Тишина в зале стояла — звенящая. Казалось, что слышно, как ветер гнал песок за стеклянными стенами храма. Но это только казалось: звуконепроницаемость стен была надежно гарантирована: хоть из пушек пали — не услышит никто в храме. А Иешуа продолжил:
— Когда-то — да не так уж и давно, многие, наверно, помнят, — я произнес на большом собрании слова человека, вся жизнь которого — пример величайшего терпения, рожденного величайшей же верой в Господа. Я имею в виду мученика Иова. Он сказал в сердцах: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: „зачался человек“… Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева…» Это было только началом мучительных испытаний, которые Господь повелел Иову, вы все, полагаю, знаете о них. И еще полагаю, что спросите меня: а зачем Господу нужно было так издеваться над тем, кого он сам назвал в разговоре с сатаной человеком непорочным, справедливым, богобоязненным и удаляющимся от зла? Почему Господь так легко и безжалостно купился на обычную провокацию сатаны, заявившего: «Разве даром богобоязнен Иов?.. Но простри руку Твою и коснись всего, что У него, — благословит ли он Тебя?» Зачем Господь взялся доказывать преданность своего подданного, наслав на него муки великие? Кому нужно такое терпение? Зачем искать Бога в себе, если есть постоянный — и уже описанный в Каноне! — риск подвергнуться таким мукам, которые и библейским людям были невмочь, а уж что говорить о нынешних?.. Стоит ли терпеть — даже несравнимо с терпением Иова! — ради такого эфемерного счастья, которое Иов выразил словами: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя»? Стоит ли? — Иешуа замолчал намеренно, выдерживая паузу.