Чаша ярости

Абрамов Сергей Александрович

— Никак нет. Ворота закрыты.

— Почему? — В мозгу Петра пронеслась картинка: людская давка перед закрытыми воротами, жертвы, раненые…

— До вашего распоряжения… — нерешительно пробормотал дежурный.

«Пусть открывают, скажи им. Не надо держать людей».

Прорвавшийся вдруг — или не вдруг? или слушал? — комментарий Иешуа к закодированной радиобеседе Петра и дежурного был, как обычно, рассудителен и спокоен. И неудивителен.

— Открыть немедленно! — приказал Петр. — Они же подавят там друг друга!

— Так точно! — выпалил дежурный.

«Иешуа, брат, угадай, о чем я тебя спрошу?»

«Угадал, хотя мне сейчас и не до иронии. Люди уходят от нас, Кифа. Люди уходят из Храма. Люди уходят от меня».

«Но почему?»

«Их ведет страх».

«Страх чего?»

«Ничего. Беспричинный страх».

«Откуда-то он возник…»

«Ответа на этот вопрос я не знаю точно…»

«Даже ты не знаешь?»

«Даже я».

«Кого же тогда спрашивать, Иешуа?»

«Может быть, твоего знакомого — Дэниса?»

Петр не ответил. Да, главнокомандующий этой войны с той стороны — Дэнис предпринял очередной маневр, эффективный и разрушительный. Покруче, чем все встречавшееся ранее. Пожар, негритянские волнения, мафиозные разборки — все это были лишь маленькие, подготовительные шажки, направленные на одну глобальную цель — дестабилизация обстановки, по-военному, или по-человечески — отсутствие покоя. Душевный комфорт, уверенность в завтра, ощущение безопасности — все то, что раньше Храм давал людям по полной программе, теперь стало редкостью и дефицитом. Люди, приезжавшие в Храм, очень скоро переставали смотреть телесеть, чтобы не видеть всего того хаоса, что творится во всем мире. Во всем остальном мире… Стрельба, огонь, бунты, похищение — все это раньше оставалось за воротами, за периметром Храма. Но теперь проникло и сюда. И стало грандиозным людским разочарованием. Человек, нашедший было в Храме душевное, духовное и телесное успокоение, расслабившись и доверившись окружающей его умиротворенности, теперь испуганно уходит из Храма, из того места, где, как ему казалось, можно избежать веек тех потрясений, что так достали дома! Оказывается, нет, оказывается, и здесь, как и везде, человек — или люди, тысячи людей! — обнаруживает грязь, ложь, подлость и страх. Страх — ключевое слово и ключевое чувство! И регулярные проповеди Иешуа, Педро и Никодима не спасают. Бежать, бежать! Домой, в тот мир, где привычно рвутся бомбы террористов в супермаркетах и аэропортах, где крадут детей для продажи в публичные дома, где наркотики свободно продаются в школах. Пусть эта реальность тяжела, но к ней уже выработался определенный иммунитет — некая форма безразличия к событиям, пока они не происходят с тобой или твоими близкими. Там у страха есть конкретные и осязаемые причины. А здесь — в самом желаемом месте Земли — страх беспричинен. И оттого особенно страшен… Разрушение иллюзий — это, оказывается, так тяжело!..

Людской поток с энтузиазмом хлынул в открывшиеся ворота. Площадь пришла в движение, началась давка, которой так опасался Петр, люди сбивались с ног, падали, придавленные тяжестью собственных вещей, на них сверху наваливались другие, споткнувшиеся о первых… Все это с криками, многоязыкой руганью, тычками и ударами. Не люди — стадо. Петр едва успел прижаться к стене дома и схватиться за какое-то архитектурное излишество, оказавшееся очень к месту, чтобы не быть сметенным массой, пришедшей в неконтролируемое движение. Ни о каких мысленных приказах речи и быть не могло — единственную, но такую мощную мысль целой толпы не перешибешь паранормальным умением одного человека. За Петра тоже хватались, пытаясь удержаться на ногах, разные люди, одних отрывало потоком, вместе с деталями одежды Мастера, другие падали на землю, закрывая руками голову, в надежде остаться непокалеченными. Какую-то девушку прибило к Петру, прямо-таки выплеснуло из толпы. Она обхватила его руками, обняла крепко, не спрашивая, — о чем тут спрашивать, выжить бы! — прижалась, уткнулась лицом в грудь. Вещей при ней не было, видно, потеряла где-то, одежда кое-где порвана, на ногах нет обуви, руки поцарапаны. Петр высвободил одну руку, зафиксировал девушку покрепче. Так и стояли молча, тяжело дыша, ожидая наступления штиля.

Постепенно истерия сменилась на целенаправленные, рассчитанные действия. Каждый для себя понял, как ему следует себя вести в тех, прямо скажем, экстремальных условиях, в которые он попал, и жалость по отношению к самому себе, отступив, далг место безжалостности к окружающим. Наиболее сильные кулаками и пинками расчищали себе место, избавляясь от слабых, заставляя их тонуть в несущейся толпе. Естественный отбор — выживает сильнейший. Страх не выжить — основа естественного отбора.

Через некоторое время — Петр сам не понял, через какое, — буря утихла: те, кто хотел выбраться за ворота, всеми правдами в неправдами сделали это, а те, кто не сумел, остались лежать на земле или сидеть, прижавшись к стенам и закрывшись руками Петр похлопал девушку по спине: все, мол, кончилось вроде. Он испуганно оглянулась, вскрикнула, вновь спрятала лицо на груди Петра. И впрямь картиночка была не из приятных — много раненых, стоны, крики, кровь, разбросанные тряпки, некогда бывшие одеждой, битое стекло…

Не без труда отлепив девушку от себя, Петр, не отпуская, однако, ее руку, отошел от стены, направился к одному из раненых.

Средних лет мужчина полулежал, привалившись к фонарному столбу, и постанывал, баюкая явно поврежденную руку.

— Вы как? — спросил Петр, только лишь чтобы спросить, не молчать.

— Кажется, жив, — вяло улыбнулся мужчина. Он не «тяжелый», понял Петр. Слегка помяли, сломана рука и, кажется, пара ребер. Петр ему особо не нужен. А вот другим может понадобиться.

— Садись здесь, — велел девушке Петр, — никуда не уходи, сейчас прибудет помощь. Хорошо?

Она в ответ кивнула. То ли немая, то ли дар речи потеряла. Петр направился к другому пострадавшему. Парень испытал на себе всю тяжесть произошедшего: вместо лица — одна большая ссадина с отчетливыми следами чей-то подошвы, тяжело дышит, часто отплевываясь кровью. Похоже, осколок сломанного ребра повредил легкое. Нагибаясь над ним, Петр сказал в переговорник:

— Дежурный, скажи мне, что медики уже едут!

— Медики уже едут, — эхом отозвался переговорник.

— Что? — хрипя, спросил раненый.

— Тихо, тихо, не болтай, это я не тебе. Помощь уже в пути. Петр слегка приподнял ему голову, чтобы тот не захлебнулся собственной кровью. Положив ладонь ему на затылок, на слипшиеся от крови волосы, Мастер утишил боль, которой было очень много — парню досталось будь здоров.

— Хорошо… — прошептал он.

— Не разговаривай, береги силы.

Но, к сожалению, много сил ему не потребовалось — закашлявшись, он весь изогнулся в судороге и резко расслабился — сердце биться перестало. Он умер в спокойствии и без боли, — ее и страх забрал себе Петр, который теперь плакал, держа на руках безвольно повисшую голову мертвого человека, задавленного толпой…

— В самом спокойном месте на Земле! — крикнул Петр. На его крик никто даже не обернулся — мало ли тут кричащих и стонущих людей…

Приехали медики. Картина бедствия, какой бы жуткой она ни была, сразу приобрела признаки цивилизованности (если вообще можно сказать так о бедствии!): яркие машины, снующие туда-сюда люди в белых комбинезонах, желтые ленточки, опоясывающие место трагедии…

Петр вяло отмахивался от назойливых попыток медперсонала оказать ему помощь — суетливый медбратик промокал тампоном Петру царапины на руке, еще один придирчиво осматривал лицо Петра, бесцеремонно вертя его голову.

— Да отстаньте вы! — Петр вырвался из-под опеки медиков. — Я в порядке, другим идите помогать!
–

— Спасибо, — раздался сзади тоненький голосок.

Петр обернулся. Та самая девушка, которую он бережно прижимал к себе, покуда бушевала людская стихия, стояла позади Петра уже с забинтованной рукой и следами заживляющей жидкости на лице.

Значит, не немая. А дар речи вернулся.

— Не за что, — улыбнулся Петр, — вы как?

— Спасибо, ничего. Все заживет. Вы спасли мне жизнь. Как вас зовут?