Часовщик из Эвертона
Шрифт:
О господи! Не хватает только, чтобы такое пришло в голову Бену! Об этом Дейв не подумал. Его словно обухом по голове ударили, стало до смерти стыдно, захотелось забрать назад это обращение, которое он написал да еще, как дурак, повторил перед магнитофоном.
Неправда! Вовсе он не хотел выставить себя с хорошей стороны, избежать ответственности! Бен — это он сам, и он готов предстать перед судом вместо сына и понести наказание.
Но поймет ли это Бен, когда услышит:
— Я на тебя не сержусь...
Других слов Дейв в тот момент не нашел, а эти выскочили сами собой. И только теперь он чувствовал. что в них таится скрытое обвинение.
Но он-то не обвинял, даже ничего не объяснял. Со временем, возможно, попробует объяснить. Бен — его сын; Бен не мог измениться со вчерашнего дня. Даже вспомнив о Чарлзе Рэлстоне, лежавшем на обочине, и о том, что произошло в машине, Дейв не смог рассердиться на Бена. Он испытывал только ужас — словно в минуты стихийного бедствия.
Он устал от мыслей. Остановить бы движение всех этих колесиков в мозгу, как механизм часов! За окном застучали тяжелые капли — все чаще и чаще, — но грома не было, молнии тоже. Дейв кружил по комнате. И мысли его тоже шли по кругу. Сейчас только четверть девятого, а обращение прозвучит по радио не раньше девяти.
Он уже готов был выскочить без шляпы под холодный дождь, чтобы хоть немного освежиться, как вдруг опять услышал шаги на лестнице, но на этот раз почувствовал облегчение.
Кто-то поднимался, стараясь ступать как можно тише, потом остановился, на площадке — молчал, не стучался; Дейв, затаив дыхание, ждал у двери.
Прошло не меньше минуты, прежде чем он уловил легкий шорох на полу. Под дверь просовывалась какая-то бумажка; все это выглядело так таинственно, что Дейв не сразу решился ее взять.
На бумажке было нацарапано толстым карандашом, каким пользуются столяры:
«Если вам не хочется меня видеть, не отпирайте. Оставлю сверток на площадке».
И подпись: «Фрэнк» — имя Мьюзека, к которому никто никогда не обращается по имени. Мьюзек ждал; Дейв отпер дверь и увидел, что тот стоит на полутемной площадке с каким-то свертком в руке.
— Я подумал, может, вы никого не хотите видеть, а может, уснули.
— Входите, Мьюзек.
За весь день он первый вытер ноги о коврик, и впервые, сколько помнит Гэллоуэй, стянул с головы кепи.
Они были знакомы много лет, каждую субботу играли в кости, но Мьюзек в первый раз перешагнул порог квартиры Дейва: по делам он обычно заходил в мастерскую.
— Я вот тут принес, — пробурчал он, разворачивая бумагу, в которой оказалась бутылка ржаного виски.
Значит, вспомнил, как Дейв говорил однажды, что не держит дома спиртного, чтобы не подавать Бену дурного примера и не вводить в соблазн.
— Как только захотите, чтобы я ушел, скажите.
Здесь он выглядел еще массивнее и внушительнее, чем у себя, но ухитрялся перемещаться бесшумно и мягко, словно по комнате больного. В стенном шкафу на кухне отыскал два стакана, достал из холодильника кубики льда.
— Вы ели?
Дейв кивнул.
— Что?
— Сандвич.
— Когда?
— Не знаю. Еще бейсбол не кончился.
Дейв помнил, как стоял с сандвичем в руке, а со стадиона доносились крики. Мьюзек протянул ему стакан, и он покорно взял.
— Пора вам поесть поосновательней. Да вы сядьте. Я сам.
Говорил он так же брюзгливо, разве что потише. Вернулся на кухню, залез в холодильник и нашел там два толстых бифштекса.
Каждую субботу Дейв покупал для воскресного завтрака два бифштекса — Бену и себе. Так шло уже лет десять. И сейчас, увидев на тарелке мясо, Дейв вспомнил, что вчера была суббота, и в десять утра он, как обычно, запер мастерскую и отправился за покупками в «Первый национальный универмаг».
На дверь мастерской он повесил табличку:
«Вернусь через четверть часа».
А когда вечером, около пяти, он возился с дамскими часиками, в мастерскую забежал Бен. Дейв, хоть и сидел спиной ко входу, по звуку, с каким распахнулась дверь, угадал, что это сын.
— Па, ничего, если я не приду к обеду?
Дейв сквозь лупу изучал механизм часиков и не повернулся. Кажется, он сказал только:
— Приходи не поздно.
Он всегда так говорил.
— Ты к Мьюзеку пойдешь? — поинтересовался Бен.
Дейву это показалось немного странным. Но, может быть, Бен и прежде по субботам задавал такой вопрос?
— Пойду. Вернусь в половине двенадцатого.
— До свидания, па.
Внезапно Гэллоуэй окликнул друга:
— Мьюзек!
— Что?
— Не могу есть.
Но бифштекс на сковородке продолжал скворчать.
— Они попросили, чтобы я по радио посоветовал ему сдаться.
Столяр из кухни бросил на него испытующий взгляд и ограничился односложным:
– Да?
— Я согласился. Меня записали на магнитофон.
Мьюзек не реагировал.
— Все думаю, правильно ли я поступил.
Дождь лил как из ведра. Капли барабанили по крыше. Дейв закрыл окно: на пол натекла лужа.
— Я испугался, вдруг его убьют.
— Садитесь сюда.
Мьюзек не знал, где лежат скатерти, и поставил тарелку на салфетку; сев напротив Дейва и облокотись на стол, он застыл в ожидании, словно кормил ребенка.
— Я весь день слушал радио, — пробурчал он.
— Что говорят?
— Каждый час повторяют, в общем, одно и то же Теперь думают, что машина направляемся к Чикаго. А некоторые утверждают, что видели ее в Южной Каролине.
Дейв принялся за еду, наверно, даже не заметив этого. Мьюзек налил себе вторую порцию виски.
— Один тип из полиции штата целый день ходил и расспрашивал всех в городке. Заявился и ко мне.
— Проверял, правда ли, что вчерашний вечер я провел с вами?
— Да. А еще торчат два журналиста. Остановились в «Старой харчевне».
Впервые с утра Гэллоуэй хоть немного расслабился.
Присутствие Мьюзека успокаивало. Слыша его голос, видя крупное, такое знакомое лицо, Дейв испытывал облегчение.