Части целого
Шрифт:
Там с желтовато-металлических небес накрапывал мелкий дождь. Я не видел солнца, но чувствовал: оно где-то здесь — его зевок наполнил воздух светом. Я глубоко втянул в себя воздух. Нет никакого сомнения, что рассвет пахнет совершенно по-другому, чем весь остальной день, — в нем ощущается определенная свежесть, как если кусаешь от головки лука-латука, а затем кладешь откусанной стороной к стенке, чтобы никто не заметил.
Девушка стояла под козырьком и надевала свою замечательную «аляску».
— Эй ты, привет! — Голос отца не произвел на нее ни малейшего
— Что вам надо?
— Ты оцарапала мою машину.
— Какую машину?
— Мою.
— Когда?
— Вечером, примерно без четверти девять.
— Кто сказал?
— Я сказал. — Отец шагнул к красной «аляске» с зелеными фарами. — Я знаю, что это сделала ты.
— Отцепись, пока я не вызвала полицию.
— Хо-хо! Ты хочешь вызвать полицию?
— И вызову, если понадобится, проклятые толстосумы.
— Как ты меня назвала?
— Я назвала вас, толстосумы, толстосумами.
— Стоит тебе открыть рот, как ты обличаешь саму себя. Почему ты назвала меня толстосумом? Только потому, что видела мою машину?
Хорошо сказано, папа, подумал я. Девушке придется дать задний ход.
— На тебе костюм, какие носят жирные богатеи.
Хорошо сказано, Зеленоглазка. Папа, а она тебя все-таки прищучила.
— К твоему сведению, я не толстосум, — заявил отец.
— Мне плевать, кто ты такой.
Нелепый вечер зашел в тупик. Отец скрестил на груди руки и попытался переглядеть Зеленоглазку, но та так выпучила на него глаза, что казалось, они вовсе не имеют век. И что теперь? Отправляться восвояси?
— Сколько тебе лет?
— Отвяжись.
— Я хочу от тебя всего две вещи.
— Ты их уже получил.
— Я хочу признания и объяснения. Ничего больше.
Самая подходящая вещь, которую может потребовать одинокий мужчина у женщины в половине шестого утра, подумал я. Вот почему люди заводят жен и мужей, дружков и подружек — чтобы не стать невыносимо противными. Но стоит оставить мужчину на некоторое время одного, и нет такой странности, какую бы он ни учудил. Жизнь в одиночестве ослабляет иммунную систему мозга, и мозг становится уязвим перед инвазиями абсурдных идей.
— Я хочу признания и объяснения, — повторил отец и положил девушке руку на плечо, словно был охранником в магазине и застукал на месте преступления воришку.
— На помощь! Полиция! Насилуют! — взвизгнула девушка.
Отец совершил еще один странный поступок: он тоже принялся звать полицию. Пихнул меня в бок — требовал, чтобы я его поддержал. И я закричал вместе с ними: звал копов и орал, что здесь насилуют. Требовал полицейский спецназ, требовал вертолеты, требовал черта лысого. Призывал землю поглотить небеса. Это успокоило девушку. Она вышла из-под навеса на дождь. Мы двигались рядом, но больше не произносили ни слова. Зеленоглазка то и дело косилась на меня.
— Что тебя связывает с этим тупым козлом? — спросила она меня.
— Не знаю.
— Он твой отец?
—
— Это ничего не значит.
— Послушай, хулиганка, прекрати с ним разговаривать. За тобой признание.
— Ты ничего не докажешь, толстосум.
— Ты так считаешь? У тебя в кармане ключ определенного вида. Так? Эксперту-криминалисту потребуется не больше пары секунд, чтобы найти на нем частички краски, которых недостает на моей машине.
Зеленоглазка достала из кармана ключ и швырнула в лужу.
— Ох, какая я неловкая! — Она наклонилась, прополоскала ключ в воде и вытерла о рукав. — Извини, толстосум.
Пока мы шли через Гайд-парк, изменялись и освещенность, и цвета вокруг нас. Рассвет растворялся в тени деревьев. Зеленоглазка шла порывистой походкой, отец держал меня за руку и не давал отставать. В тот момент я не мог понять, что происходит. Но теперь, вспоминая его решимость гнаться за этой странной женщиной, мне кажется, он сознавал, в какую неразбериху она превратит наше будущее, и не хотел позволить ей увильнуть от этой миссии. Догадайтесь, что предстало перед нашими глазами, когда мы оказались в высшей точке парка? Над Тейлор-сквер болталось огромное сверкающее оранжевое солнце. Зеленоглазка закурила, и мы втроем стали молча наблюдать восход, а я подумал: настанет день, когда это пылающее солнце засосет землю и вместе с ней все китайские рестораны, всех пергидрольных блондинок, все убогие бары, всех одиноких мужчин, всех хулиганок и все спортивные машины, — все исчезнет в одной ослепительной вспышке, и на этом кончится жизнь. Достаточно сказать, это был фантастический восход. Я ощущал себя глазом — глазом размером с человека, глазом с ушами, носом, языком и тысячью нервов, которые топорщились, как нестриженые волосы, и лезли во что попало. Я был одновременно всеми чувствами сразу, и это мне нравилось.
Внезапно я порадовался тому, что нас никто не ждет дома. Обычно отцы и сыновья не могут уходить на всю ночь, чтобы потом встретить рассвет, если у окна их ждет встревоженная мать и жена и держит палец на кнопке телефона быстрого вызова полиции. Я повернулся к отцу и сказал:
— Хорошо, что ты один.
Он, не глядя на меня, ответил:
— Я не один; ты со мной.
Я почувствовал, что Зеленоглазка смотрит на меня, но она тут же перевела взгляд на отца. Мы шли за ней по Оксфорд-стрит, затем оказались на Райли у одного из домов квартала Сарри-Хиллз.
— Спасибо, что проводил, толстосум. Теперь ты знаешь, где я живу. И где живет мой приятель. Скоро он вернется домой и сделает из тебя отбивную.
Отец сел на ступени у входа и закурил.
— Теперь мы можем идти домой? — взмолился я.
— Пока нет.
Примерно через двадцать минут Зеленоглазка вернулась в спортивных брюках и желтой майке. Она принесла кувшин с водой, в котором что-то плавало. При ближайшем рассмотрении это оказался тампон. В кувшине покачивался использованный тампон. За ним тянулся едва заметный след крови, превращающийся в красную дымку.