Частная коллекция ошибок

Гончаренко Светлана

— Практически да. Представьте, скрипка оказалась у какой-то местной дуры, сотрудницы филармонии. Она то ли билетерша, то ли капельдинерша. Уверяет, что нашла Страдивари где-то здесь под скамейкой.

— И теперь дура требует денег?

— Если бы! Она фанатка Парвицкого. Заявила, что вернет скрипку безвозмездно, но с условием: он с нею сфотографируется и подарит поцелуй.

— Наглость какая! И он согласился? — удивилась Настя. — Не потребовал ее арестовать?

— Нет! Он великий человек, гуманист, да и скрипка нужна ему целой и невредимой, а при аресте всегда щепки летят.

Козлов сказал, что поцелуй уже состоялся. Долгий. Козлов был рядом. Он говорит, билетерша целовалась, а сама держала на отлете руку с мобильным телефоном и все снимала. Козлов тоже старался попасть в кадр. Он скорчил рожу и помахал рукой.

— Зачем?

— А вдруг эта сумасшедшая разместит ролик с поцелуем в Интернете? У Парвицкого гражданская жена оперная дива, и у них сложные отношения. Она ревнует. Но с физиономией Козлова все легко объяснится — он живой свидетель.

— Одного не пойму, — сказал Самоваров, — сумасшедшая меломанка терзала своего кумира неизвестностью три с лишним часа. Зачем? Она могла сразу получить свой поцелуй.

Ольга кокетливо потрепыхала веером и заявила:

— Да, Коля, ты тонкий знаток человеческих душ, но, к сожалению, не женщина.

— Почему к сожалению?

— Потому что задаешь нелепые вопросы. Естественно, билетерша схватила скрипку и побежала переодеваться. Потом в парикмахерскую: прическа, макияж, маникюр, педикюр (Козлов божится, что педикюр был едва просохший). Женщина в состоянии аффекта! Парвицкий ее кумир, она грезила о встрече с ним долгие годы. О поцелуе и мечтать не смела! Как она могла показаться в затрапезном виде?

— Но хоть дело-то о пропаже скрипки заведено?

— Какой ты, Коля, сухарь! — возмутилась Ольга. — Никакого дела нет. Следовательница уже уехала. Зато Козлов сказал, что решил остаться в Нетске на несколько дней. Природа, говорит, ему тут очень понравилась, и женщины красивые — достойны, мол, кисти Коровина. Понимаешь намек? При этих словах он так посмотрел, что душа у меня ушла в пятки. Я поняла: он затягивает петлю…

— Слышали? Кажется, звонок дали? — перебила ее Настя. — Значит, скрипка в самом деле нашлась.

Самоваров оживился:

— Отлично! Будем слушать музыку, а не придумывать страшилки. И без них жизнь достаточно причудливая штука.

3

Когда Вероника примчалась на Театральный бульвар, то сразу поняла: ей не надо ориентироваться по помойке, чтобы отыскать квартиру Немешаева. Во дворе стояла и знакомая машина опергруппы, и «скорая». Рядом топталось несколько праздных старушек, какие водятся в любых дворах. Их позы и лица, в которых любопытство мешалось с философской печалью, означали, что произошло нечто скверное. Мальчик лет четырех визжал, прыгал и тянул одну из старушек за подол. Старушка отбивалась:

— Отстань, Мишка, лучше в песочек поиграй!

Идти в песочницу Мишка не желал — там уже сидел крупный кот с недобрыми глазами.

«Чертов Страдивари! На мне и картины, и бриллиант-кушон, и растяпа московский со своей скрипкой», — бормотала Вероника, поднимаясь на третий этаж. Именно она связала ограбление банкира с фирмой «Мечты сбываются», она добыла

этот адрес! Но первыми вошли в квартиру и наткнулись на что-то важное совсем другие люди. Вот досада…

— Что тут у вас? — спросила она с порога. — Картины и прочие ценности нашли?

— He-а. Зато труп здесь. Криминальный, — ответил опер Эдуард Лямин.

Вероника сама хотела, чтобы Эдик сюда поехал, нашел Немешаева и осмотрел квартиру. Он осмотрел, и вот теперь полно здесь народу во главе со следователем Геворкяном.

Все плохо: Немешаев скрылся, при обыске картин и драгоценностей не обнаружили. Геворкян сидел в единственной комнате квартиры за старомодным обеденным столом. Стол был колченогий и немилосердно качался. Геворкян писал протокол, не поднимая глаз. Оперативники уже вынули ящики комода и в который раз пересматривали тряпки, которые там лежали. Кто-то, звеня посудой, возился на кухне.

— Я быстренько выехал сюда, по адресу, что вы дали Егорову, — рассказывал Веронике рыжий Эдик. — Никто мне не открыл. Пошел по соседям, и бабка снизу сказала, что в квартире живет молодая девушка. Тихо живет, как мышка. Но сегодня, буквально часа два назад бабка услышала крик и грохот, будто мебель рушат. Потом хлопнула дверь. Бабка, естественно, двинула к окну и увидела, как высокий парень с двумя сумками рысью пробежал через двор к парковке. Сел в иномарку и уехал.

— Что за машина? — спросила Вероника. У нее в руках уже были блокнот и школьная шариковая ручка с обкусанным колпачком.

— Бабка сказала, что в машинах не разбирается, — доложил Эдик. — Отличает только «жигули» от «запорожца», да и то если «запорожец» с ушами. Хотя нет теперь ушастых «запорожцев»! А у парня машина, бабка говорит, большая, цвет серебристо-серый. Это ничего не дает — машин другого цвета сейчас, похоже, вообще нет. Я счел необходимым вскрыть квартиру со всеми формальностями. Нашел труп. Женщина.

Труп женщины, неловко раскинувшей ноги, до сих пор лежал в скудно убранной темноватой комнате. Его фотографировали. Это была не Варвара Фомина, о которой первым делом подумала Вероника.

Женщине, казалось, лет сорок. Она была белокура, одета в короткое и яркое бело-красное платье. Платье задралось и во всей красе показывало смуглые ноги в тончайших колготках и краешек дорогих трусиков. Вероника читала когда-то об аристократке, которая поучала дочь: «Даже в бедности, даже под ношеное платье всегда надевай отличное белье и свежие чулки. Вдруг тебя ударит молнией или собьет автомобиль? Тогда ты попадешь в морг. Нет большего позора, если чужие станут тебя раздевать и увидят застиранные трусы и дырки на чулках».

Вероника тогда посмеялась: в морге работают, как правило, люди бывалые, равнодушные к штопаным носкам и качеству белья, а трупы быстро становятся одинаково нагими. Но теперь, глядя на незнакомую мертвую женщину, она подумала: эта дама приготовлена к смерти, как к свиданию. Все на ней безупречное, свежее, дорогое. Идеальный маникюр. Кольца. В платьях Вероника плохо разбиралась, но и платье было не рядовое, не из дешевых. На ногах красные туфли-лодочки на высоченном каблуке, такие открытые, что в вырезе обозначались все пять пальцев.