Часы для мистера Келли
Шрифт:
— Ну, договорились, Геночка. Теперь сиди и жди открытки. Должна быть скоро.
— Посижу.
— Кстати, давай я заберу пушку. Ненароком Лизка наткнуться может, пойдут вопросы — зачем да почему.
— А вы не бойтесь, не наткнется. Я ее теперь все время при себе ношу, — и он похлопал себя по заднему карману брюк.
Гвоздь не от той стены
Тихонов стряхнул с плаща дождевые капли и небрежно бросил его на стул. Усаживаясь на край своего стола, спросил Сергея:
— Можете дать новые показания
— Судя по выражению лица, ты такими показаниями тоже похвастаться не можешь, — хитро прищурился Приходько.
— Не говори уж, отец. Давно я так сильно не загорал.
— А все-таки?
— А все-таки? — задумчиво переспросил Тихонов. Потом грустно усмехнулся: — Если бы твоя тощая грудь была закована не в мундир, а в жилет, я бы, ей-богу, оросил его своими слезами…
Они ходили по тонкому льду шуток, подначивали друг друга, ехидничали, и Приходько видел, что Тихонов ужасно устал за эти дни.
— Если понадобится что-нибудь из дефицитной часовой фурнитуры, прошу ко мне, — сказал Тихонов. — Дружу с широким коллективом мелких спекулянтов.
— Среди них хромых нет случайно?
— Нет. Но мне кажется, что нашего Хромого там ни случайно, ни нарочно не найдешь.
— Это почему?
— А вот почему. Я же ведь не только знакомился там со спекулянтами. Я еще много беседовал с ними потом. Прямо жутко, аж скулы болят. Все это мелочь, бакланы. По штучке торгуют — украл, купил, перепродал. Но состав у них очень ровный: пьянчужки жалкие какие-то. И откуда они у нас только берутся? Прямо как василиски из заброшенных колодцев. Я уверен, что никто из них такой операции — украсть и перепродать большую партию деталей — не может. Да там о таких количествах и слыхом не слыхали. И я убежден, что эта линия — вообще гвоздь не от той стены. Эту версию, считай, мы уже отработали.
— Ну, а Джага как себя проявляет? Ты ведь собирался глаз с него не спускать.
— А как же! Бдим неукоснительно… денно и нощно… Я даже дневничок на него завел, — Тихонов приподнял со стула мокрый плащ, встряхнул его и извлек из бокового кармана записную книжку. — Можешь полюбоваться на моего подшефного.
Сергей раскрыл дневник.
«Вторник, 7 час. 30 мин. М. вышел из дому и приб. на раб. В 15 час. 30 мин. вышел с завода. На площ. Белорус, вокзала у нов. метро встретился с двумя неизв. мужч., с котор. приобрел в угловом „Растр.“ бутылку водки и тут же, около газировщицы, распил водку, после чего пошел на Б. Грузин, ул. Во дворе своего дома около 30 мин. играл в домино с соседями, потом вчетвером купили одну бут. водки и четвертинку, распили. В 18 час. М. ушел к себе домой и больше на улицу не выходил».
«Среда. 7 час. 30 мин. М. из дому напр, на завод. После работы выпивал на троих в угловом „Растр.“, потом играл в домино… и т. д.»
"Четверг…
…потом играл в домино…"
— Да-а, прямо скажем, насыщенно живет наш клиент, позавидуешь, — Приходько улыбнулся и покачал головой. — А какой поток информации о его связях! Каждый день новые люди из числа случайных собутыльников, и, как на грех, ни одного хромого…
Думай, голова, картуз куплю
К вечеру снова пошел дождь. Щетки на лобовом стекле неутомимо сметали брызги, но, покуда они делали следующий взмах, вода опять заливала стекло. Негромко мурлыкал приемник. Балашов покосился на Джагу:
— Спишь, что ли?
— Да что вы, Виктор Михалыч! Думаю.
— Думай, думай, голова, картуз куплю. Если придумаешь что-нибудь толковое.
— В том-то и закавыка, что ничего толкового в голову не приходит.
Балашов добро улыбнулся:
— В такую голову — и ничего не приходит! Поверить трудно.
— Да вы не смейтесь, Виктор Михалыч, там сейчас действительно пылинку не пронесешь. После собрания этого вахтеры прямо озверели. «Нашу, — говорят, — профессиональную честь задели!» Вот дурачье, какая у них там профессия!
— У тебя зато богатая профессия. Без меня, наверное, ходил бы и побирался. Если уж такая у них плевая профессия, ты вот придумай, как их обмануть.
— Да разве в них дело-то, Виктор Михалыч?
— А в ком? В дяде?
— Так в том-то и дело, что после собрания весь народ на заводе взбаламутился. Контроль этот самый, народный, организовали. Учет ввели по операциям. Потом борьба там у них за отличное качество, так смена у смены не только по количеству, но и по кондиции детали принимает. Прямо беда! Близко подойти боязно!
— Ты, Джага, с точки зрения Советской власти, явление, увы, не только вредное, но и редкое. Весь твой завод на вахте стоит, а для тебя беда!
— Смеетесь?
— Уж куда серьезней!
— Чего же вы тогда себе на подхват ударника ком-труда не приспособите? Раз уж я такое вредное явление?
— Так это ты для Советской власти вредное явление, а для меня — ничего. Ленив только очень. И трусоват.
— А кому в тюрьму охота садиться? Вы-то там не были, а я тюремной баланды да рыбкиного супа нахлебался за милую душу. Вон все зубы от цинги выпали, — показал Джага два ряда металлических зубов.
— Мне-то хоть не ври. Я же не иностранный корреспондент — на такую дешевку не клюю. Зубы ты не от цинги и не в тюрьме потерял, а вышибли их тебе разом по пьянке у Хрюни-скокаря.
— А откуда вы знаете? — изумился Джага.
— Раз говорю, значит знаю. Так ведь дело было, а? — засмеялся Балашов.
Джага хитро улыбнулся, провел пятерней по лысине:
— Не в этом дело, Виктор Михалыч, вот со стеклами как быть?
— Это я у тебя хотел узнать, дружище…
— А никак нельзя спихнуть эту партию без стекол?
— Ты что, милый, обалдел?
— Почему? Предложим вместо стекол такую же партию циферблатов — у нас же лишек есть. Не все ли равно этим барыгам, чем торговать?
— Ох, Джага, дикий ты человек все-таки! В паспорте часов «Столица» написано черным по белому на русском и английском языках: «Противоударные, пыле-влагонепроницаемые, антимагнитные». Ты как полагаешь, сохранят они все эти свойства без стекол? Или, может быть, не совсем?