Часы для мистера Келли
Шрифт:
— По-моему, снимал комнату.
— Ну район хотя бы знаете?
— В Останкине где-то. Кажется, он говорил, что на Мавринской улице. Да-да, на Мавринской. Мы как-то в Ботанический сад ходили, и он сказал, что здесь неподалеку живет.
— А номер дома или квартиры?
— Не знаю. Помню только, что в старом домишке жил…
— Почему вы думаете, что в старом?
— Он жаловался всегда, что нет ванной, а он привык каждый день принимать.
— Ладно, и на этом спасибо.
Подошел
— Ну, Владимир Иванович, что-нибудь интересное есть?
— Ничего.
— Оставляй засаду — и поехали…
Двадцать один час
Стемнело сразу. Солнце провалилось в тяжелые клубящиеся облака, как монета в прореху. Но прохладнее все равно не стало. И оттого, что тягучий низкий голос Эдиты Пьехи из динамика страстно твердил: «Только ты, только ты…», дышать было, казалось, еще тяжелее. Валя села в кресле у окна, щелкнула зажимом на задней стенке проигрывателя.
Изящная тонкая пружинка с грузиком на конце, незаметно прижавшись к подоконнику, свесилась наружу. За окном ярко вспыхнула зарница, похожая на далекую молнию.
Настраиваясь на нужную волну, Валя вставила в ухо крохотный наушник и негромко, но внятно произнесла в маленький микрофон:
— Луна, Луна, я Звезда, я Звезда… Прием.
Повторила. В наушнике раздался треск. Валя пробормотала: «Вот черт! Разряды сильные… Гроза будет».
После нескольких мгновений тишины раздался далекий, но отчетливо слышный голос:
— Звезда, я Луна, вас слышу. Прием…
— Докладываю. К наблюдению приступила, запрашиваю график связи… Прием.
— Вас понял. Имеете непрерывную связь с оперативным дежурным. Прием.
— Вас поняла. Отбой…
Двадцать два часа
— Хошь сверху бросайся, — показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.
— Брось гудеть. Найдем, — ответил Шарапов.
— Думаешь?
— А чего там думать? Факт, найдем, — расплылся круглым своим лицом Шарапов. — Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.
В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света. Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:
— Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем…
Пьяница горестно икал. Оперативники подошли к барьеру.
—
— Поговорить надо.
Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:
— Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, — он кивнул на пьянчужку, — будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем…
В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.
— Слушаю вас, товарищ Шарапов!
Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.
— Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того…
— Раз навсегда совсем? — спросил серьезно Тихонов.
— Что? — растерялся дежурный. — А, ну да!..
— Все ясно, — встал Шарапов.
— Так что, звонить Савельеву? — спросил дежурный. — Он живо будет…
— А где он живет? — поинтересовался Тихонов.
— Да здесь же, на Третьей Останкинской. Подождете?
— Некогда, — отказался Шарапов. — Вы нам дайте человека. Мы поедем к Савельеву домой, чтобы сразу тронуться — времени терять нельзя. А вы ему пока позвоните, чтобы собрался.
Они вышли в дежурную часть. Быков читал «Вечерку», в углу тихо бубнил закипающий на плитке медный чайник. Пьяница сочно похрапывал на деревянной скамье.
— Хорошо, Тихонов, а? Благодать?
— Куда как. Ладно, поехали.
Дежурный сказал Быкову:
— Поезжай с товарищами к Савельеву. Покажешь квартиру…
Машины рванулись на улицу. Тихонов повернул ветровик на себя и расстегнул рубашку. Тугая резиновая струя теплого ветра ударила в грудь. Тихонов жадно вдыхал его и не мог надышаться, потому что там, внутри, под сердцем, что-то пронзительно тонко, сверляще болело. «Набегался сегодня по жаре», — подумал он.
Шофер неодобрительно покосился на него:
— Прикройте окошко, товарищ Тихонов, а то вам насифонит…
— Ерунда, дядя Коля, на улице сейчас, наверное, не меньше тридцати.
— Ну да! Я по себе знаю эту паскудную погоду. Весь мокрый — как подует, так насморк готов. Как в аптеке.
— Ничего, дядя Коля. Я здоров как бык.
Сзади зашевелился тщедушный Быков:
— Вот уж мне-то не повезло с фамилией. Прямо насмешка какая-то! При моей фамилии такую сложению щуплую иметь?