Часы для мистера Келли
Шрифт:
Полночь
Шадрин, стоя у открытого окна, прислушивался.
— Слышишь? — повернулся он к своему заместителю Кольцову.
Кольцов подошел к окну. Бам-м… — разносилось в теплой тишине летней ночи.
— Куранты бьют, — задумчиво сказал Кольцов. — Полночь. Давай еще раз посмотрим план…
Затихла музыка в «Эрмитаже», разошлись, поглядывая на грозовые тучи, последние посетители кинотеатра, шум откатился куда-то в глубь домов и переулков. Тихо. Изредка лишь на своей «Волге»
Тихо и в большом здании на Петровке. Погасли бесчисленные окна на фасаде. На стене матово поблескивает белая табличка с цифрами «38». По тротуару, вдоль узорной решетчатой ограды прохаживается постовой милиционер.
А со стороны переулка ярко светятся большие зеркальные окна помещения дежурного по городу. Здесь не спят. Виден свет и в двух окнах углового кабинета на пятом этаже. Здесь ждут важных новостей.
Над шахматной доской склонился Приходько. Он играет с молодым инспектором УБХСС Толмачевым. Болельщики— сотрудники МУРа Ульянов и Воронович — внимательно следят за игрой и наперебой дают советы Приходько. Его шахматные порядки изрядно потрепаны. Впрочем, он не слишком этим огорчается, благосклонно выслушивает противоречивые советы болельщиков и охотно следует им в порядке поступления. К добру это не приводит: Толмачев собирает своих коней вблизи вражеского короля, плотно запертого собственными пешками. Он делает еще один ход, флегматично произносит:
— Предлагаю сдаться.
— Обойдешься. Это с твоей стороны некорректно. Мы еще повозимся, — собирается сражаться до последнего Приходько.
— Ну-ну…
Сергей, наморщив лоб, напряженно всматривается в позицию. Неожиданно Ульянов говорит:
— Недолго мучилась старушка в злодея опытных руках…
— «Матильдой» звали, — довольно ухмыляется Толмачев.
Приходько, наконец, обнаруживает, что последним ходом коня Толмачев поставил ему «матильду».
— Конечно, — оправдывается Сергей, — когда все тут бормочут в уши всякое разнообразное… Давай следующую!
— А уговор?
Приходько кряхтит, морщится, закуривает. Остальные молча, с интересом смотрят на него. Понимая, что здесь уж не отвертишься — уговор дороже денег! — Сергей выходит на середину кабинета, становится в позу оратора и лихо декламирует:
— Я жалкое шахматное ничтожество! Мне бы в бабки играть да с мальчишками по улицам гонять собак, а не садиться с мастерами за шахматы!
Громкий хохот покрывает последние слова неудачливого гроссмейстера. Оторвавшись от коричневой папки уголовного дела, Шадрин и Кольцов завистливо смотрят на ребят.
— Оружие, технику проверили, орлы? — спрашивает, улыбаясь, Кольцов. — Курево, бутерброды запасли?
— Не извольте беспокоиться, товарищ майор, — отвечает за всех удобно устроившийся Толмачев. — Укомплектованы, как маршевая рота. Лично проверял.
Партнеры начинают расставлять
Зазвонил телефон, Шадрин поднял руку, и все разом смолкли.
— Шадрин. Да-да, слушаю, Стас. Нашли? Ты думаешь, он там? А кто эта Берковская? Понятно. Шарапов согласен? Так. Хорошо, хорошо, сделаю. Проводника с собакой вышлю. Ладно, ладно, у нас все нормально, Связь имеем. Ну давай, Стасик, желаю удачи. Слушай… Ты ведь у нас большой гусар, смотри, Стас, не лезь напролом. Ну ладно, не буду… Давай, Стасик, счастливо… Ждем тебя!..
Брякнула трубка на рычаге.
— Стас с Шараповым пошли брать Крота. У этого негодяя есть «вальтер», и неизвестно, сколько у него патронов.
Приходько сдвинул доску в сторону. На пол упала пешка. Сергей сухо хрустнул пальцами…
Час ночи
В наступившей тишине ветер хлестнул с неожиданной силой. Стукнула рама.
— Прикрой, — сказал Балашов.
Джага встал, кряхтя и тяжело посапывая, подошел к окну.
— Гроза будет, Виктор Михалыч…
— Это хорошо. А еще лучше, если бы она утром зарядила, да надолго.
— Уж чего хорошего, — вздохнул Джага.
— Ты что, грозы боишься?
— Да не боюсь, а как-то не по себе: дьявольская это сила.
— Ты, может быть, в бога веришь?
— Как вам сказать: верить не верю, а с почтением отношусь…
— Это почему?
— А вдруг он есть, бог? Пли что-нибудь в этом роде? А потом спросится за все, а?
— Хм, коммерческий подходец у тебя ко всевышнему!
— А как же? Обратно ж, в нашем деле удача все решает…
— Тоже мне джентльмен удачи! — зло засмеялся Балашов.
— Не. Я не жентельмен. Я человек простой, но свое разумение имею.
— Какое же это у тебя разумение?
— Я так полагаю: когда господь бог, если он есть, делил человеческий фарт, то нарезал он его ломтями, как пирог. А народу много, и все свой кусок отхватить хотят. У кого, значит, голова вострее, а локти крепче, те первыми к пирогу и протолкались. Посочней ломти, с начинкой разобрали. А те, кто головой тупее да хребтом слабее, при корках и крошках остались.
— Ты эту библейскую политэкономию сам придумал?
— От батяни слышал.
— Твой батяня, видать, крупный мыслитель был. Кулак, наверное?
— Почему ж кулак? — обиделся Джага. — Не кулак. А хозяин справный был. Разорили. Дочиста разорили, босяки. Когда погнали лошадей на колхозный двор, думал, блтяня кончится — почернел аж.
— А где ж была твоя вострая голова тогда да крепкие локти?
— Ну-у! Они ж миром всем грабили. Обчеством, погибели на них нет!
— Подался бы в банду…
— Не. Вот батяня подался тогда. Через месяц притащили, перед сельсоветом бросили — дырка от уха до уха.