Часы любви
Шрифт:
– Можете катиться к черту, милорд. – Не дождавшись извинений, Равенна встала и направилась к двери, торопясь уйти.
Ниалл остановил ее; схватив сразу обе руки, он прижал их к ее бокам.
– Ты неправильно поняла, Равенна. Я говорю не о том, что ты способна на непристойные поступки. Просто ты была защищена от превратностей жизни. Ты совсем одинока в этом мире, у тебя нет опекуна. И как тебе, наверно, известно, английские пэры не так уж редко развлекаются с ирландскими девушками. Зная о том, что ему ничто не грозит, любой мужчина легко может обидеть тебя.
– Как это не грозит? Но ведь есть законы…
Тревельян тряхнул
– Помог закон твоей матери? И ты хочешь закончить подобным образом? Хочешь ощениться таким же, как и ты сама, бастардом [37] ?
Жестокие слова больно ранили ее. Слезы хлынули из глаз Равенны.
– Но почему это вас тревожит? Вы говорите лишь для того, чтобы причинить мне боль? Зачем вам это нужно?
– Нет, я не хочу мучить тебя, – прошептал Тревельян, – просто… просто…
37
Незаконнорожденный ребенок.
– Что просто? Вы хотите, чтобы я оставила замок и никогда более не попадалась на пути Тревельянов. Отлично, я согласна… по рукам. Скажите лорду Чешэму, что я отказываюсь от его предложения. Скоро, достаточно скоро мне придется переехать в Дублин, и я не хочу тратить свое время на вашего родственника. Он крепче сжал ее руки.
– Равенна, ты не хочешь учиться? Разве ты не слышала моих слов? Тебе нечего делать в Дублине… одинокой и беззащитной женщине. Кто будет там следить за тобой?
– Я сама способна позаботиться о себе, – отпарировала Равенна.
– Сама? – возмутился Тревельян. – В Дублине у тебя нет родственников, нет и средств для существования. Тебе придется снимать жилье… без замка на двери, и однажды ночью ты обнаружишь в своей постели мужчину, который силой возьмет то, за что в другом месте ему пришлось бы платить.
Равенна была в отчаянии, ей хотелось уйти. Она уже дрожала, несмотря на то, что хотела остаться храброй.
– Лорд Тревельян, вы не опекун мне и не благодетель. Я не хочу больше задерживаться здесь и слушать эти речи.
Намерения Тревельяна волновали ее. Она не могла их понять, а потому боялась.
– Я всего лишь хочу дать тебе хороший совет. Дублин не сулит тебе будущего, как и мужчины вроде Чешэма. Он распутный повеса. Друзья его еще хуже. Пойми, моя девочка, что пока тебе не предложен брак и обручальное кольцо не оказалось на твоей руке, ты для них – ничто, в лучшем случае игрушка, и они будут именно так и относиться к тебе… а потом сломают и выбросят.
Непрошенные слезы потекли по ее щекам. Равенна попыталась освободиться, однако руки Тревельяна не отпускали ее. В этот миг она ненавидела графа сильнее, чем в тот день, когда он отослал ее в школу. Равенна слишком хорошо знала, что он говорит правду, но слова его едкой кислотой ложились на открытую рану.
Ничего другого не оставалось, и выпрямившись, она бросила в него слова, – словно обращаясь к тупому слуге:
– Милорд, нет нужды напоминать мне о подобных вещах. Для меня свидетельством мужского бессердечия навсегда стала судьба моей матери. А если мне потребуются новые доказательства, я постараюсь запомнить вас и наш нынешний разговор как пример бесцельной жестокости.
Вырвав, наконец, свои руки, она обхватила себя за плечи. И глянула вверх на висевший над каминной доской портрет женщины, на которую был столь похож ее сын. Мать Тревельяна принадлежала к кельтскому племени, она была ирландкой – такой же, как и сама Равенна, – однако сердцем граф принадлежал к Верхам. В отличие от своих предков, этот знатный лорд считал себя слишком высокородным, чтобы иметь дело с родней матери. Да и зачем ему утруждать себя общением с подобными ей, имея все преимущества? Сотни веков назад английский король отдал его семье все земли Лира, все состояние края. У него было все, у нее – ничего. Чудовищная жестокость – подчеркивать каждое ее несчастье, когда у самого, наверно, не было ни одного.
Тревельян глядел на нее, гневный, ожесточенный. В комнате установилось злое молчание.
– Тогда ступай. Убирайся отсюда. Урок усвоен, – прошептал он.
– Не вам учить меня, – возразила Равенна.
Тревельян поглядел на нее, и Равенна вновь обнаружила на его лице странную, невеселую улыбку.
– Увы, кому, как не мне, ибо Лир полон неграмотных дураков. Не верь тому, что они скажут тебе, Равенна. Меня не заставить. Я не захочу этого.
– Теперь, когда вы оскорбили всех и каждого в этом графстве, как я понимаю, наш разговор пришел к естественному завершению. – Она решительно поглядела на графа. Тревельян проявил свою суть. Люди вроде ее старого друга Малахии не станут питать симпатии к этому человеку, даже не слыхав подобных речей.
– Помни, что я сказал о Чешэме.
Настырной английской школьнице в душе хотелось помучить этого человека.
– Однажды Чешэм может стать моим мужем.
– В мечтах. Общего между вами обоими только молодость… – Взгляд Тревельяна вдруг сделался холодным, словно он вспоминал о чем-то печальном.
Равенна, задетая последними оскорблениями, лишь глядела на него, не доверяя быстрым переменам в настроении графа.
Глубоко вздохнув, он поглядел на нее и проговорил совершенно непонятные слова:
– Я знаю правду. Помни об этом в будущем. Я знаю правду обо всем в Лире; в том числе и о тебе самой.
Озадаченная, она стерла слезы со щеки и спросила:
– Как это понимать, что вы знаете правду?
Уголки его губ изогнулись в пародии на улыбку.
– Всему свое время. А сейчас я хочу, чтобы ты знала: на мой взгляд, ты очень повзрослела. Я вижу перед собой женщину, а не девчонку, любящую поиграть и пошалить с друзьями. Английская школа наделила тебя культурным, скромным фасадом. Но это всего лишь фасад. Я вижу, что таится под ним. Я знаю, какова ты на самом деле. Ты можешь изображать из себя невинную скромницу… но эти твои глаза, фиолетово-синие… соблазнительные… как умело ты пользуешься ими. – Странный гнев затуманил лицо Ниалла. Он прикоснулся к ее щеке, провел кончиком пальца по затрепетавшим ресницам. – Но помни – мне этот взгляд не опасен. Не опасен. Именно поэтому я и хочу защитить Чешэма.
Она растерялась. Неожиданно ласковое прикосновение лишило ее сил, повергло все чувства в хаос.
– То вы собираетесь защищать меня, то Чешэма. На чьей же вы стороне, милорд?
Он уронил руку, словно ощутив внезапный ожог. И преднамеренно не глядя в глаза, проговорил:
– Как ты уже заметила, я тебе не опекун. И что ты сделаешь с собой, будет лежать лишь на твоей совести. Я просто хотел помочь. Ты – одинокая женщина, а я знаю, что мир делает с ранимой женской душой. Да, я – не твой хранитель и не хочу становиться им. Человек, который захочет охранять тебя, захочет тебя целиком.