Чайки возвращаются к берегу. Книга 1 — Янтарное море
Шрифт:
Мазайс вернулся часа через два и успокоил всех. Хуторянин не подвел. Таратайка, правда, неудобная, двухколеска, но хозяин прихватил сена и два одеяла. Граф сел с больным, а Юрка идет впереди, разведывая дорогу. Ехать будут шагом, так что парни вернутся только к ночи.
Все шло отлично, и Вилкса удивило, что Лидумс не снял передовых постов наблюдения. Мало того, он не отменил приказ о распределении вещей, из-за этого обед был более чем скудный, так как продукты были тоже собраны и увязаны. Сам Лидумс возился со своими рисунками, заворачивал блокноты и отдельные листы в парафинированную бумагу, потом все скатал в трубку и уложил в специальный черный футляр, а крышку залил растопленным стеарином, не пожалев целой свечи, которых было не так уж много. Он словно бы собирался переправляться через реку на подручных средствах и боялся утопить свои работы…
Чем ближе надвигалась ночь, тем тревожнее становилось в лагере. Лидумс проверил посты и вернулся, но спать не лег.
Близко к полуночи послышалось далекое уханье совы — сигнал Юрки. Мазайс пошел к нему навстречу.
Юрка вернулся один, но в каком виде! Мокрый с головы до ног, весь исцарапанный ветвями, еле передвигающийся. Первые его слова были:
— Бородача схватили!
Все отпрянули в стороны, словно ждали, что вот-вот из темноты грохнут выстрелы. Лидумс гневно спросил:
— Где Граф?
— Мы на всякий случай еще раньше условились: если нас заманят в ловушку, расходиться в разные стороны, чтобы разбить преследователей. Если даже у них окажется с собой собака, им будет труднее взять нас. Я пошел к хутору раньше хозяина и сразу заметил чужие следы: солдатских сапог с подковками. Когда я начал отходить назад, из дома меня обстреляли. Граф понял, в чем дело, выстрелил в предателя и повернул лошадь с Бородачом в лес. Тут Бородач сказал, чтобы Граф оставил его и спасался сам, — в лесу уже было слышно, как чекисты рассыпаются в цепь. Граф подождал меня, спросил, что делать, но Бородач так просил оставить его и отступать, что мы не могли поступить иначе. Граф ушел к нашему старому бункеру в сторону озера Энгуре, а я запутал следы в болотах и пришел предупредить вас…
— Отдыхай! — сказал Лидумс.
— Может быть, уйти отсюда?
— Уйдем утром. Бородач не выдаст. Надо еще проверить, не придут ли к энгурскому бункеру чекисты по следам Графа. Мазайс, ты сейчас отправишься к Энгуре и встретишь Графа. С тобой пойдет Делиньш. Отправишь его завтра навстречу нам к почтовому ящику у озера. Бедный Бородач!
Это прозвучало как эпитафия на кладбищенском памятнике. И все. Никто не сказал ни слова, хотя все, наверно, думали об одном и том же: а когда придет мой черед?
Да, война продолжалась, и на ней, как на всякой войне, были жертвы.
9
В ночь с двенадцатого на тринадцатое апреля немецкий быстроходный катер типа «Люрсен-С» под командой капитана Хельмута Клозе подошел с потушенными сигнальными огнями и приглушенными моторами к латвийскому побережью недалеко от Ужавского маяка.
Катер остановился и лег в дрейф в двух милях от советского берега. Тотчас же с борта была спущена резиновая двухвесельная лодка с рулевым управлением и компасным оборудованием, в лодку спрыгнули четыре человека, приняли несколько рюкзаков, чемоданов, и лодка отвалила от борта.
Ночь выдалась облачная, темная, влажная, с валким, но не шибким ветром, накатывавшим на берег длинную отлогую волну.
Ни одного огонька не было видно на берегу, только Ужавский маяк чертил со своего небольшого мыска длинную линию по всему горизонту, оповещая проходящие в ночи суда, что они вышли на траверз Вентспилсского порта и должны менять курс для входа в реку Венту.
Катер еще виднелся неясным силуэтом, словно он прильнул к воде, скрывая свои очертания хищной рыбы с узкими обводами, с бронированными надстройками. Он должен был ожидать светового сигнала от пассажиров шлюпки, когда они достигнут берега, а в случае, если пограничники негостеприимно встретят эту шлюпку, принять людей обратно.
Но вот с берега мигнул узкий луч сигнального фонарика, передал тире-точку-тире, а катер начал медленно отваливать в море, двигаясь так бесшумно, будто и сам был привидением и населен не людьми, а только душами людей. Так он отползал долго-долго, пока волны фарватера не скрыли берег. Тогда Клозе приказал включить оба мотора, и катер, как хищная рыба, словно бы прыгнул, вылезая из воды на редан, и пошел со скоростью не меньше сорока пяти узлов.
Четыре пассажира вытащили лодку на берег, разгрузили ее и закопали в прибрежный песок. Перетаскав тяжелые мешки со снаряжением на высокий, поросший сосняком лесок, где еще сохранились окопы и стрелковые ячейки времен Отечественной войны, они вернулись на берег и тщательно затерли, разровняли и замаскировали все свои следы. Теперь они выбрались уже след в след, и замыкающий, эстонец Густав, разметал пучком водорослей каждую вмятину от тяжелых башмаков.
В бывшем окопе все четверо смазали башмаки пахучей жидкостью, отбивающей нюх у собак, снова взвалили поклажу и пошли, горбясь и задыхаясь, через важно шумящий лес, тщательно обходя редкие снежные залежи, чтобы не оставить лишнего следа.
Пройдя около трех километров с тяжелой ношей, они выбрались на песчаный мысок, густо поросший ельником, с которого впереди, в лощине, виднелась шоссейная дорога, обставленная телефонными и телеграфными столбами, знаками движения. На мыске все остановились, посовещались, и двое из четверых, запрятав в наскоро оборудованном тайнике лишнюю кладь, взяв только по рюкзаку и небольшому чемодану, стали прощаться.
Худощавый, длинноногий латыш, которого все звали Петерсон, спросил:
— Может быть, пойдете с нами?
— Нет, у нас особый путь.
— Ну что ж, до встречи в Англии… — важно произнес Петерсон.
— Или в другом месте! — нервно хихикнул самый молодой, которого звали Томом.
— Чтоб у тебя язык отвалился! — буркнул второй, уходивший с Томом.
— Куда ты со мной, немым, денешься? — язвительно спросил Том.
— Просто пристрелю!
И разговор этот, и нервная дрожь, то и дело сотрясавшая жилистое тело Петерсона, и ярость Адольфа — показывали, что ни благополучная высадка, ни преодоление первого рубежа не принесли успокоения. Том и Адольф буркнули:
— Пока!
— До встречи!
И вот уже сомкнулись ветви мелкорослых елей, где-то упала с дерева шишка, прозвучав в темноте и тишине, как выстрел, и все стихло.
Петерсон и молчаливый его спутник, переговаривавшийся с Петерсоном только по-английски, Густав, эстонец по национальности, торопливо закопали тяжелые мешки, оставив тоже по рюкзаку и чемодану, внимательно оглядели место захоронения, сделали несколько метин на деревьях и тоже спустились на дорогу.