Чайки возвращаются к берегу. Книга 1 — Янтарное море
Шрифт:
В это ночное время дорога была пустынна, однако путешественники попробовали все же свернуть с нее в сторону, чтобы идти параллельно.
Прямо перед ними открывался длинный, бескрайний луг, покрытый туманом, но едва они сошли с дороги, как ноги им связала холодная, словно бы твердая от холода вода. Петерсон зачерпнул воды в высокие сапоги, выругался вполголоса, сказал по-английски:
— Кажется, это и есть знаменитый Журавлиный луг…
— Чем он знаменит?
— Тем, что это непроходимое болото, а совсем не луг!
Густав дернул
Выбрались обратно на дорогу и пошли быстрее.
Шли довольно долго, прислушиваясь к каждому звуку. Где-то впереди загорланили петухи. В стороне тявкнула собака. Журавлиный луг кончился, по обеим сторонам дороги начали попадаться молчаливые, спящие хутора. Начало светать.
Это долгое, осторожное путешествие в мокрой одежде, в мокрой обуви, хотя и утомило, но согрело пешеходов. И даже низкий туман, то и дело наваливавшийся на дорогу со стороны болот, а порой и со стороны не такого уж далекого моря, не столько раздражал, сколько успокаивал их. Пока ничего не случилось. Пограничники, видимо, спали, в эту сырую, темную ночь, машины и путники, которых следовало бы остерегаться, еще не вышли на дороги, а где-то, не так уж и далеко, должен быть безопасный привал…
Возле очередного столба с указателем расстояния Петерсон остановился, посветил фонариком, хотя цифры становились уже видны в молочном тумане рассвета.
— До Вентспилса осталось тридцать километров. Значит, где-то недалеко и наш Соловьиный хутор…
Густав тоже посмотрел на цифры, прислушался.
По-прежнему было тихо, даже петухи замолчали, поприветствовав зарождение дня.
Петерсон пошел медленнее. Теперь он внимательно поглядывал по обеим сторонам дороги, ища опознавательные знаки, которые так долго заучивал в Лондоне.
Впереди, слева, показалось большое здание с красной черепичной крышей — школа, а может, бывший помещичий дом, отданный теперь под правление колхоза. Справа виднелась темная полоса елей — культурная посадка, прикрывавшая какие-то строения. Петерсон торопливо сошел с дороги в кусты. Тут тоже была вода, но только снежная, под которой порой прощупывался ледок. Густав последовал за ним.
Прошлепав по воде метров сто, они нашли точку, с которой хутор был виден целиком, со всеми постройками: с длинным сенным сараем, со скотным двором и баней. Опасно было то, что он находился так близко от дороги, может быть, пятьдесят-шестьдесят метров. Но то, что он рядом, радовало, так как обещало тепло, отдых усталому телу, утомленному мозгу.
Он спал, этот благословенный хутор, и никакие соловьи не щелкали возле него, да и слишком рано было для соловьев — холодно. Это потом, когда путники привыкнут к хутору, как к своему жилью, они наслушаются еще и соловьев, и лягушек, а теперь им бы только тепла!
Петерсон выбрал место посуше, поставил чемодан, на него — свой заплечный мешок. Густав тоже освободился от вещей.
— Думаю, что лучше сначала пойти мне одному… — сказал Петерсон. — Вы, с вашим плохим выговором, можете напугать
— Я согласен, — выговорил Густав по-латышски. — А что, собственно, впереди, по дороге на Ригу?
— Река Вента. А дальше — прямая дорога на Ригу.
— Какая же это река — Вента? Я видел на карте — ручей.
— Летом — да. Но не весной. Впрочем, я думаю, хозяева найдут способ переправить нас через эту реку. Если уж мы перебрались через море… Ну, я пошел! — перебил он свои воспоминания.
Густав присел на чемодан, наблюдая за Петерсоном.
Петерсон подошел к хутору и осторожно постучал в окно.
Все было тихо в доме, но Петерсон безошибочно чувствовал движение. Ему даже показалось, что в соседнем окне шевельнулась занавеска, словно бы кто-то, спрятавшись за косяк, пытался рассмотреть человека, потревожившего покой дома. Он чуть отошел от окна, чтобы тот, кто наблюдает, увидел — стоит одинокий прохожий.
Но вот щелкнула щеколда внутри дома, скрипнули полы в сенях. Хриплый, то ли от сна, то ли от испуга, голос невнятно спросил:
— Кого надо?
— Мне надо поговорить с Курсисом…
— С Курсисом? — удивленно спросил голос.
— Да, да, именно с Курсисом.
После паузы человек дрожащим голосом сказал ответную фразу пароля:
— Курсис два дня назад уехал в Ригу и будет только завтра…
— А мне сказал, что будет дома сегодня рано утром, — ответил условными словами Петерсон.
Дверь чуть приоткрылась, настолько, чтобы просунулся длинный нос хозяина и метнулась рыжая, как пламя, прядь волос. Но Петерсон уже сунул ногу в щель меж дверью и косяком. Да и хозяин, разглядев в белом, словно молочном, рассвете велюровую, зеленоватого оттенка шляпу Петерсона, короткую куртку неместного покроя, как будто успокоился, но заговорил с опаской:
— В дом не входите: это опасно.
— Где же мне устроиться?
— Откройте сарай, справа, под сеном, лаз в подпол. Переждите там. Я извещу того, кто вас ждет. Вы не один?
— Вдвоем. Да вы покажите укрытие.
— Подождите, оденусь.
Он вернулся довольно быстро. Петерсон оглянулся, чтобы просигналить Густаву: «Все в порядке»! — и увидел, что Густав, взвалив мешок на плечи и взяв в левую руку чемодан, уходит от хутора в лес…
Петерсон не мог понять, что вспугнуло партнера. Он пробежал до еловой посадки, но дорога была пустынна. Тогда он закричал приглушенным голосом:
— Густав, Густав, куда вы?
Тот уходил все дальше, вот он поравнялся с мелкими елками предлесья, вот зашел за них, вот он исчез.
Петерсон вдруг с горечью подумал, что ничего не понимает в замыслах своих хозяев.
Он медленно побрел к своим оставленным вещам. Хозяин, ежась от холода, ожидал, ничем не выдавая своих мыслей. Петерсон приволок мешок и чемодан. Хозяин провел его в сарай, показал лазейку и только тогда произнес:
— В случае чего, вы у меня не были, меня не видали, просто забрели по дороге, когда устали идти…