Чайная книга
Шрифт:
Я немного постояла слушая, затем закрыла дверь и пошла на кухню мыть посуду.
Имбирный чай
(Рецепт от макса Фрая)
Имбирным чаем не грех угостить даже бога, если уж он к вам пришел. Особенно если это случилось в дождливом ноябре. В наших широтах даже боги по осени зябнут.
Свежий корень имбиря очистить от кожуры, натереть на крупной терке, бросить в закипающую воду (примерно один большой или два мелких корешка на литр воды; если вы любите острые приправы, число корешков можно увеличить вдвое, вам понравится) и варить на очень медленном огне примерно пять минут. Снять с огня, слегка остудить (вот буквально несколько секунд подождать, этого достаточно). После этого можно залить имбирной водой черный чай, заранее помещенный в предварительно прогретый заварочный чайник, а можно бросить чайные листья в имбирную воду — если вы варили ее не в кастрюле, а в огнеупорном чайнике.
Зеленый чай заваривать имбирной водой не стоит. Мы пробовали, невкусно получается.
Зато — сюрприз, сюрприз! — можно обойтись вовсе без чая. Я хочу сказать, что эта самая имбирная вода сама по себе прекрасный напиток. Особенно если пить ее вприкуску
И конечно, разливать имбирный чай придется через ситечко. Если этого не сделать, чаепитие превратится в увлекательную охоту за имбирными волокнами, не факт, что это понравится богу, который, не сомневаюсь, уже стоит на вашем пороге.
Юлия Бурмистрова
Виргиния Министрова, дождь, сахар и половинка хлеба
Виргиния Министрова стояла у подъезда, смотрела на дождь и думала.
Думала о зонтике, который висит в прихожей на подсвечнике, и о том, что он, наверное, обидится, потому что ему не дали сегодня расправить крылья, и в следующий раз снова забудется в отместку.
Потом подумала еще о разных глупостях и шагнула под дождь.
— Жаль, что я не сахарная, — думала Виргиния, шлепая по лужам. — Если бы я была сахарная, я бы сейчас медленно таяла и смешалась с ручейками, а бездомные кошки лакали бы ручейки и дивились тому, что они сладкие. Если бы я была сахарная, то все симпатичные автолюбители предлагали бы меня подвезти, а сами тайно вдыхали мой сахарный аромат. Если бы я была сахарная, то тогда у меня была бы совершенно другая жизнь — горячая и сладкая, как чай.
Виргиния так расстроилась, что она не сахарная, что решила тут же придумать, почему хорошо не быть сахарной.
— Если бы я была сахарная, то ко мне прилипали бы всякие мухи и другие нехорошие люди. Если бы я была сахарная, то приходилось бы все время есть одни соленые огурцы, чтобы поддерживать себя в форме. Если бы я была сахарная, то не смогла бы купаться в море, а я так люблю купаться в море. Да и вообще, не все же любят сахар.
И тут Виргиния поняла, что на самом деле не важно, сахарная она или нет, а главное то, что она сегодня еще ничего не ела.
Она стала придумывать, как вернется домой и какие вкусные вещи себе приготовит — и с сахаром, и без. И съест. Все сразу. И запьет горячим сладким чаем.
И она решила зайти купить хлеба.
— Мне, пожалуйста, половинку черного, — сказала Виргиния продавщице и протянула на ладошке монетки.
Продавщица равнодушно дала хлеб и так же равнодушно сгребла монетки: «Следующий».
— А мне, пожалуйста, — произнес приятный мужской голос, — вторую половинку.
Виргиния улыбнулась, но поворачиваться, чтобы посмотреть, кто купил вторую половинку ее хлеба, не стала. И вышла на улицу.
Виргиния стояла у подъезда магазина, смотрела на дождь и думала.
— Давайте я вас провожу под своим зонтиком, — раздался все тот же приятный мужской голос.
— Меня? — переспросила Виргиния и опять решила не поворачиваться.
— Вы, конечно, не сахарная, но я просто обязан проводить свою половинку хлеба домой.
— Вашу? — опять переспросила Виргиния и улыбнулась.
Они шлепали по лужам, неся каждый свою половинку хлеба, и болтали о разном.
Совершенно забыв раскрыть зонтик.
Самый лучший рецепт
Виргиния Министрова больше всего на свете любила хороший чай. Но никак не могла определиться, какой именно чай будет самым любимым. Единственное, что она знала определенно, — чай должен быть китайским. Во-первых, это родина чая, а во-вторых, Виргинии очень нравились иероглифы на упаковках. Они напоминали ей детство, когда она записывала-зарисовывала все, что с ней происходило, непонятными рисунками-каракулями. Первый иероглиф, который она научилась читать, было слово «доверие» — он изображался в виде младенца в когтях орла. Виргинии показалось невероятно трогательным записывать слова и мысли в виде образов, так что она без оглядки доверилась всему китайскому. А тем, кто возражал ей, что «мейд ин чайна» плохое и некачественное, отвечала, что «мейд ин чайна» отличается от «чжун го дэ» также, как отличается «Мадонна» на марке от «Мадонны» в Лувре.
Виргиния Министрова с гордостью и чувством собственного достоинства говорила: «Да, я люблю только китайский чай», поворачивалась спиной и входила с высоко поднятой головой в китайскую чайную лавку. Но как только за ней захлопывалась дверь, она превращалась в растерянного ребенка, которому дали самому сделать выбор между вкусным и мягким. Она топталась около чайных полок, вдыхала ароматы, аккуратно трогала кончиком пальца чайные листики и вздыхала в невозможности выбрать свой чай.
— Ты слышишь, — произнес вдруг кто-то на плохом русском языке.
— Что я слышу? — удивленно переспросила Виргиния, не поворачиваясь.
— Ты слышишь чай, такой самый лучший тебе, — опять произнес неизвестный. — А так есть ты слышать все чай, то главный тебе не лист, а ваше прогулка.
— Ох, — сказала Виргиния, — вы так красиво говорите, но совершенно непонятно.
— Идти сюда, я показывать. Вместе путешествуем, да? Тебе можно. — Незнакомец взял ее за руку, и только тут Виргиния повернулась и увидела, что около нее стоит маленький седой китаец с бородой и большими бровями. Виргиния кивнула, и китаец повел ее за прилавок, где оказалась небольшая дверка, которую Виргиния раньше не видела.
Дверка вела в небольшую комнату без мебели — в центре лежала циновка, на которой были разбросаны подушки. Еще там были чайники, чашечки и какие-то неизвестные предметы.
— Сидеть угодно, я провожать, — сказал китаец и жестом показал, что можно сесть. Виргиния сняла туфельки и скромно присела на краешек циновки. А китаец начал неторопливо, но все равно быстро что-то переставлять, передвигать и наконец тоже сел напротив Виргинии.
— Чай разный. Весна или зима, радость или печаль, утро или ночь — всегда разный чай, — начал
Виргиния завороженно слушала и незаметно для себя устроилась удобней на циновке.
— Самый лучший рецепт чай — это ваше путешествия с чай. Действительность так, что все, что я говорить про лечить, тоже ерунда. Если ты путешествуешь с чай, то он сам знать, что лечить, надо ли. Главное не как и какой, главное ты сама.
— А как, как путешествовать с чай? — не выдержала Виргиния.
— Вот так. — Китаец протянул Виргинии небольшую чашку чая, которую успел приготовить, пока рассказывал. — Просто помолчи. Если ты не путешествовал с чай, то первый раз можно закрыть глаз.
Виргиния взяла чашку чая, поднесла к губам, сделала первый глоток и закрыла глаза. Сначала она ничего не почувствовала, поспешила сделать второй глоток — и опять ничего не почувствовала.
— И не думать, — услышала она голос китайца.
— Спасибо, — сказала Виргиния, когда они спустя час вернулись из комнатки обратно в магазин. — Это было
хорошее путешествие. Пожалуй, я куплю… пуэр, который «когда много съел лечить».
И Виргиния по-детски смущенно улыбнулась.
Вернувшись домой, она записала в своем дневнике: «Сегодня я узнала самый лучший рецепт чая. надо взять любой хороший чай и заварить его. А потом просто помолчать».
Запись заканчивалась четырьмя иероглифами. Виргиния не могла понять, как она их записала, но она точно знала, что они обозначают: «На пути все происходит само собой».
Марина Богданова, Оксана Санжарова
Тунгусская ракета
За пять минут можно спроворить целую кучу вещей. Можно успеть добежать до вагона, расцеловаться с мамой и Светкой, наобещать с три короба, вскарабкаться по лесенке, ушибить коленку о железную ступень, принять тяжеленную сумку со шмотками и еще одну, с едой в дорогу, и пусть проводница недовольно морщится, Ритка все равно будет махать и махать им из-за немытой двери, и они будут махать и махать, а потом пойдут домой, уже без нее. Потому что она уедет, наконец-то уедет, одна, сама по себе, в большую жизнь, в большой город, а там посмотрим, как дело сладится.
У Ритки волосы стянуты в конский хвост, бисер на бархатную резинку она пришивала сама, получилось просто обалденно. У Ритки высокие скулы, темные глаза и слегка плоское лицо, в ее краях это не редкость. Ритка будет поступать в этом году, мать советует ей пойти в педагогический, но Ритка еще не решила, кем хочет стать на самом деле. Она идет по вагону, ищет свое двадцать восьмое место, тяжеленные сумки оттягивают ей руки, все-таки две банки морошкового варенья она взяла зря, хватило бы и одной. Вагон полупустой, основная масса народу сядет в Петрозаводске, ее попутчиком оказывается пожилой дядька, он галантно поднимает крышку сиденья, помогает убрать сумки в железный ящик и даже предлагает поменяться: Рит-кино верхнее место на свое нижнее. Конечно, Ритка торопливо отказывается, да ну еще, с какой радости, но все равно приятно, ужасно приятно. Она стелет сырое полосатое белье, Александр Маркович в это время деликатно выходит покурить. Ритка знает, что надо сделать что-нибудь хорошее, что-нибудь доброе для этого старомодно любезного дядьки. Даже придумала, что именно. Она достает из сумки пакет с пирожками: домашние, еще теплые пирожки пахнут на весь вагон. И чай тоже достает, настоящий фруктовый «Пиквик», со вкусом персика, идет к проводнице за двумя стаканами, набирает из титана крутого кипятку и возвращается назад медленно, чтобы не расплескать. Она очень надеется, что дядька не станет излишне деликатничать, потому что есть в одиночку ей будет неловко и стыдно, а пирожков хочется ужасно, особенно с луком и грибами. Впрочем, и с брусникой ничего. И с картошкой, намятой на жареном сале, — это мама уж совсем расстаралась, отдельно томила сало до хрустящих шкварочек, толкла рассыпчатые картофелины с укропом и зеленым луком, по щекам ее катились слезы, а мама смеялась, говорила, что у нее горе луковое, потому что лук молодой, злой.
Александр Маркович от угощения не отказался, пироги ел да нахваливал, а потом достал деревянный ящик и загадочно сказал: «Пуэр». В ящике, в гнездышках зеленого атласа, лежали две китайские чашечки и глиняный коротконосый чайник. По зеленому атласу выгибались златотканые драконы, Рита глазам своим не поверила, что можно прямо так, в дороге, возить с собой и чашки, и даже чайник! Просто как Печорин, в самом деле. Кипяток в стаканах уже слегка остыл, но Александр Маркович сказал, что только такой и нужен, пуэр шпарить недопустимо. Чай хранился в том же ящике, в круглой жестянке с иероглифами, черно-седые кусочки. Про шикарный персиковый «Пиквик» сосед обронил, что пакетиковые чаи годятся лишь на одно — на тунгусскую ракету. Ни о какой тунгусской ракете Рита никогда не слышала, и сосед попросил у нее один пакетик, для демонстрации.
— Пришли однажды американцы к тунгусам и говорят: тунгусы, вы нам золото, а мы вам ракету. А шаман тунгусов говорит: есть у нас ракета. Они ему: врешь, покажи! Тут он им показывает вот такую штуку (и Александр Маркович покачал перед Риткой пакетиком). Американцы не верят, конечно, злятся. Да разве это ракета? Да разве полетит? Но тунгус — он упрямый, говорит: полетит. Американцы за ниточку дернули, оторвали, говорят: теперь не полетит. А шаман головой качает. Американцы скрепочку выломали — ну куда вы без скрепочки? А шаман говорит: все равно полетит. Американцы из ракеты все топливо выдули, чтобы не полетела. А шаман смеется: все равно полетит как миленькая. Ну ладно, говорят американцы. Полетит твоя ракета — дадим сто баксов, не полетит — отберем ваше золото. Тогда шаман взял ракету, поставил ее вот так, стоймя, на тарелочку и сказал: раз-два-три, гори!