Шрифт:
Вид Homo sapiens – вовсе не вершина эволюции,
и человек будущего будет резко отличаться от современного,
и «структуры мозга будут изменены по существу».
Владимир Иванович Вернадский
– То есть, на секс со мной и двумя роботами ты согласна, а на секс со мной и ещё двумя людьми – нет? – допытывался я.
Это не было спором или руганью, просто мы с женой любим детально и прямо обсуждать семейные отношения. Их самые разные плоскости и грани. Нам нравится сравнивать такие беседы с работой ювелира: чем больше вопросов мы обсудим, тем больше граней будет у бриллианта наших отношений. А чем скрупулёзнее и «чище» мы это сделаем, тем идеальнее будет каждая грань. А ведь бриллианты именно за это и ценятся – за уникальную огранку. Сам ведь по себе алмаз не драгоценный камень. Вот и отношения без такой шлифовки – фуфло, невнятная глыба с остатками породы – наслоениями старых обид, комплексов и заскорузлых стереотипов.
– Нет! – также эмоционально выпалила Рашель. – То есть, да… Короче, с роботами можно, а с людьми – нет.
– Но почему? – упорствовал я.
– Ну, роботы для этого созданы. У них есть всё необходимое…
– Люди тоже для этого созданы! – нетерпеливо перебил я. – У них тоже всё есть с завода производителя, в смысле от природы.
– Нет, Авим, ты не понял, – мне так нравилось, когда она называла меня по имени; это любую беседу делало доверительней, а нас – ближе. – Роботов со всеми причиндалами для близости специально делают для такого использования. Даже если они при этом могут мыть посуду, готовить еду и встречать гостей. А с живыми людьми всё сложнее. У них есть свои чувства, эмоции, мысли по поводу этого процесса.
– Стоп, дамочка. Не смешивай простой секс и чувства в одну тему. Какая разница, если речь идёт только об удовольствии? С этой точки зрения человек, робот и даже дилдо практически равны – просто инструменты достижения необычного оргазма. Хотя что в нём необычного… те же судороги, те же фейерверки в голове и мокрота в паху.
– Фу! – нарочито наморщилась Рашель. – Всё фу! И твоё сравнение, и твои описания. Всё мерзко! Как можно людей в один ряд с дилдо ставить?
– Уверен, в этом контексте можно! Во-первых, человек во многом определяется его ролью и функцией, – мне пришлось импровизировать и притягивать к своему эксцентричному тезису ординарные аргументы. – Во-вторых, какая разница, если во всех случаях мы имеем дело с утилитарным пользованием? Это вопрос договорённости. Дилдо сговорчивый и на всё согласный по факту. С людьми приходится договариваться, но на то мы и Человеки Разумные. А если тебя до сих пор тревожат чувства, то, признаться, мы собираем роботов, но понятия не имеем, что у них внутри, там, поглубже проводков и чипов. Сегодня они настолько интеллектуальны, что заставляют ломать копья о вопросы робо-нравственности и робо-морали.
Я замолчал, предлагая продолжить Рашель. Многозначительно взглянул ей в глаза, всем своим видом подталкивая к очевидному для неё и приятному для меня выводу. Несколько мгновений она думала и раскачивалась. Причём в прямом смысле слова: я видел, как она мелко покачивается вправо-влево – язык тела выдавал сомнения в ней. В итоге она заключила:
– Всё равно! Люди – это другое. И с людьми я не согласна!
Получилось слишком резко и решительно, как будто она пыталась ещё и себя убедить, спешила, как с плеча, рубануть точку в споре, пока сомнения не пересилили её. Я понял, что спор на этом окончен. Глухая оборона женской несговорчивости – самое непреодолимое препятствие в мире. Из неё стоило делать крепостные стены. Об неё разбивается любой булат аргументов. Она оставляет лишь три варианта: капитуляция, затяжная блокада или перемирие. Начать блокаду никогда не поздно. Поэтому я выбрал перемирие:
– Ладно. Будем считать, что убедила.
Прежде чем она успела ответить на мою издёвку, я поцеловал её. Наш домашний многофункциональный робот, всё это время безучастно следившей за полемикой, впервые подал признаки присутствия и участия:
– Товарищи, мне присоединиться?
– Зачем ты запрограммировал его общаться на манер советских граждан, то есть товарищей? – рассмеялась Рашель.
– Так веселее. Забавная эклектика эпох и культур. Нет, Роб. Не сегодня. До утра отбой.
Я всех своих роботов звал Роб. Только сейчас я задумался, как это высокомерно. Но задумался ненадолго. Вскоре мои мысли перефокусировались и постепенно уступили место инстинктам.
Когда мы проснулись, кофе уже был сварен – Роб постарался. Он всегда делал это вовремя. Наручные трекеры сна работали уже чётко и отлаженно, не как на заре их популярности. Они передавали данные о наших фазах сна Робу, он их анализировал, подстраивался и в итоге всегда будил нас не мерзкой трелью будильника, а бодрящим ароматом только что сваренного эспрессо. Который сегодня радовал ощутимо меньше обычного.
Ни он, ни яркое летнее солнце за окном никак не могли вытянуть меня из неприятного ночного кошмара. Сам сюжет я помнил лишь урывками: какое-то мрачное закулисье, сюрреалистичное и даже инфернальное. Я заточён в какой-то старой кукле. Я смотрю, словно изнутри этой куклы. Я в ужасе озираюсь по сторонам, всё вижу, понимаю, но ничего не могу сделать. Меня хватают огромные мясистые руки, растекающиеся и тающие, словно воск. Переносят из одного плесневого угла в другой, на сцену и обратно, играют со мной. Меня мотает в вихре каких-то событий. Мимолётные искорки взглядов. Холодные липкие прикосновения. Слепящие софиты. Темнота кладовки. Вновь свет, глаза, руки. Вновь безумный поток, в котором я и не тону, но из которого не могу и выбраться. Картинки быстро сменяют одна другую. Очень явственный и реалистичный бред.
Хронологию событий я не запомнил, но чувства были такими яркими, что не отпускали даже наяву.
– Как спалось, товарищ Авим?
Сегодня советский говор и лексикон не казались мне такими смешными. Как же всё относительно в мире. Относительно нашего настроения. Я ещё помнил те времена, когда этот вопрос каждое утро задавала мне Рашель. Это было приятнее, как-то душевнее, искреннее. Я взглянул на Роба. Он дружелюбно улыбался, протягивая чашку кофе. Хотя говорить «он» не совсем корректно. Наша модель была андрогинной: с внешностью сексапильной молодой азиатки, невысокой и худенькой, с небольшой изящной грудью и половыми органами обоих полов. Она была нашим с Рашель соломоновым решением. Хотя, зная о той штуке, что у неё под платьем, я предпочитал обращаться к Робу, как к мужчине. Да и «робот» – слово мужского рода.
– Так себе спалось, Роб. Лучше не спрашивай.
Роб картинно и кавайно нахмурился, отдал мне кофе и убежал на кухню. Глядя ему в след, я вспомнил все рекламные ролики, рассказывающие о неоспоримой и научно доказанной пользе домашних роботов, способных на коитус. Разнообразие интимной жизни, оберег от измен, половых болезней и сексуального насилия, даже личный семейный сексолог – ну, разве не сокровище? Как вообще без них жили? Всё это, конечно, есть в комплекте любой модели. Но о побочках, которые прилагаются, рекламщики хитро умолчали. А главная побочка, между тем, не шуточки. Это рефлексия о природе чувств, ценности отношений и живого человека рядом, о сексуальности, а также не проходящий диссонанс на тему «Как, чёрт возьми, называть ЭТО – он или она?». Хотя не исключено, что это моя индивидуальная реакция. Ведь миллиарды людей по всему миру пользуются и не жалуются. Или просто молчат и терпят? Мы о таком ещё не привыкли думать и говорить, не знаем, как реагировать на роботов в этой сфере жизнедеятельности, которую мы считали исконно нашей, человеческой.
– Какой сегодня день? – я понял, что запутался не только в мыслях, но и во времени.
– Воскресенье, – хором ответили Рашель и Роб и звонко рассмеялись.
– Я тогда сгоняю в церковь. Давненько не захаживал в гости в дом Божий. Надо кое-что обдумать и проветриться. Можешь завтракать без меня.
Я быстро собрался, поцеловал Рашель, оставил её нежиться в постели и ушёл. Входная дверь передо мной услужливо распахнулась, выпустила наружу – закрылась. Открылась дверь автомобиля – закрылась, как только я расположился в кресле. Всё автоматически, плавно и своевременно. В детстве мне внушали, что, когда закрывается одна дверь, открывается другая. Не думал, что это работает так.
Автомобиль выехал со двора, взял небольшой разгон и взмыл ввысь, уже в полёте вклиниваясь в воздушное движение. Человек так долго пытался создать летающие машины, что сейчас кажется, будто удалось это сравнительно недавно. И, казалось бы, изобрели не сходу, не вдруг, а планомерно и осознанно двигались в направлении этой разработки. Летающие машины не стали для нас неожиданной пугающей диковинкой, как, в своё время, первая самоходная машина, однако меня по-прежнему удивляла и приятно радовала возможность заниматься в пути чем угодно, кроме руления. Я-то застал времена, когда приходилось сдавать на права, управлять машиной самостоятельно и нервничать в долгих пробках. Теперь всё это в прошлом. Теперь слово «automobile» впервые соответствует тому, что обозначает. Всё встало на свои места.