Чеченская обойма
Шрифт:
Минут через десять они добрались до старухи и ребенка.
— Дышат, живые. О, смотри: осколки от «ОЗМки».
— Да на таком расстоянии она их должна была в капусту посечь!
— Может, заторчала, не выпрыгнула толком. Или тачка прикрыла! Видишь, как решето…
Разговаривая, саперы сноровисто осмотрели раненых. Один быстро вколол старухе промедол, перетянул голени жгутами. Второй поднял девочку.
— В горло и в грудь справа! Ножки немного посекло. Слушай, а ей промедол можно?
— Не знаю. Неси бегом, Вовка,
И тот рванул. По минному полю, по проделанному наспех коридору, ловко, как горнолыжник, уклоняясь от флажков. Он знал, что в такой спешке они с Саней могли пропустить не один страшный сюрприз. Но Вовка, по кличке Отец-Молодец, которого дома дожидались пятилетняя любимица Наташка и еще не видевшие отца двойнята — неделя от роду, мчался по полю смерти, прижимая ребенка к груди, задыхаясь и шепча:
— Терпи, терпи, маленькая! Не бойся! Я свой дядя, я хороший дядя! Сейчас тебя наш доктор Айболит посмотрит. Он тебе даст конфетку, и не будет больно. Потерпи, маленькая!
А Саня тащил старуху. Взвалив ее на спину, он шел, вглядываясь под ноги, и молча слушал ее причитания:
— А ведь она же сказала мне: «Баба, там веревочка!» Ой, я дура старая! За что же мне такое наказание? Господи, дай мне сдохнуть смертью страшной, только спаси нашу кровиночку!
На дороге, напротив места трагедии, уже ждали «Урал» и БТР сопровождения.
Возле машины стояли Шопен — командир ОМОНа — и врач комендатуры, которого все в глаза уважительно величали Док, а за глаза — Айболит. Длинные чуткие пальцы командира, лежавшие на цевье автомата, как на грифе гитары, не оставляли сомнений в происхождении его личного позывного, давно уже ставшего вторым именем. Укрывшись за броней БТРа и посматривая в бинокль то в сторону «зеленки», то на раненых, негромко переговаривались бойцы ОМОНа.
— Чего она туда полезла? Вон же табличка «Мины», вон еще…
— Да ей, наверное, сто лет в обед, не видит небось ни хрена, слепандя старая.
— Блин, рисково саперы идут! Тут ведь кто только чего не ставил. И «чехи», и наши. Ни карт, ни схем. Сам черт не разберет!
— Спасать-то надо. Бабка еще вроде шевелится.
— Хрен бы с ней, с бабкой. А маленькая, похоже, готова. Нет!.. Шевельнула ручонкой, шевельнула… Смотри, как Отец-Молодец чешет, живая, значит!
Навстречу Вовке, бережно подхватив девочку, бросился врач.
Пока он возился с малышкой, дошел Саня со старухой. Ее перевязали омоновцы и прибежавшие из соседнего дома женщины-чеченки.
— Спросите у них, где родители девочки. Пусть найдут быстро, — помогая доктору, через плечо бросил бойцам Шопен.
— Нет у нее никого, кроме бабки, — пытаясь прикурить трясущимися руками, отозвался солидный, лет сорока, омоновец, с виду — классический старшина роты. — Женщины говорят: отец в оппозиции Дудаеву воевал, погиб. Мать тоже боевики убили, из дудаевской
— Надо быстро в госпиталь. У маленькой слегка задета трахея, но это не страшно. А в легких может быть кровотечение, — заканчивая перевязку, сказал Айболит командиру.
Тот молча кивнул. Сидевший на корточках у колеса водитель опрометью бросился в кабину работающего на холостых оборотах «Урала», а двое омоновцев, заранее откинувшие задний борт автомашины, заскочили наверх, приготовились принимать старуху. Но Шопен, помедлив мгновение, отрывисто распорядился:
— Сопровождение — на «Урал». Бабулю — на броню сверху. Док с девочкой — в БТР: его меньше трясет.
Айболит согласно покивал головой и, бережно подняв ребенка, полез в боковой люк.
Устелив сиденье бушлатами и уложив на них малышку, он встал на колени, неотрывно глядя на свою маленькую пациентку и держа пальцы на пульсе тонюсенькой ручонки.
За долгие годы своей работы Док видел много крови. В последние месяцы — особенно много. Но сегодня его просто колотило. И он знал, что не его одного. Айболит успел заметить, как непривычно нервничали и суетились даже самые опытные бойцы. И как тряслись губы у всегда бодрого и энергичного, видавшего виды командира…
На крыльце двухэтажного здания полевого госпиталя, сняв «Сферу», черную внутри от пота, и положив на колени автомат, сидел Шопен. Невидящими глазами он уставился куда-то вдаль, поверх голов своих товарищей. А те притихшей группкой расселись на корточках у БТРа и за негромким разговором гоняли по кругу единственную сигарету, последнюю из скомканной и выброшенной пачки.
На крыльцо вышла молодая, лет двадцати пяти, удивительно красивая, но с усталым, потухшим лицом медсестра. Присела рядом.
— Бабушка не выдержала. Сердце. А с девочкой все в порядке. И даже шрамов сильных не будет.
— Это хорошо, девочке нельзя, чтобы шрамы были, особенно на груди. Пока маленькая — ничего, а потом комплексы пойдут, — понимающе кивнул Шопен.
Медсестра вдруг вся как-то сжалась, напряглась, отвернув лицо. Но слезы все же хлынули ручьем, и она, резко поднявшись, убежала назад, в здание.
— Что с ней? Новенькая, не привыкла еще? — растерянно спросил Шопен у курившего рядом и слышавшего разговор солдатика-санитара.
— О-ох, блин, прямое попадание! — то ли осуждающе, то ли сочувствующе протянул тот. — Ее саму в январе ранило, когда ребят из-под минометного обстрела вытаскивала. Весь живот посекло. Заштопать — заштопали, а какая там пластика, в подвале, при свечках? И детей у нее теперь не будет. Муж узнал, бросил. А Михалыч, наш главный, его выгнал. Говорит, врачей я себе еще найду, лишь бы людьми были. Он здесь у нас же служил… — пояснил словоохотливый информатор и добавил смачно: — К-козел!