Чеченская обойма
Шрифт:
Жизнь в Грозном шла своим чередом.
У частных домов напротив комендатуры, у ворот, покуривая и неспешно, солидно беседуя, на корточках сидели мужчины. Время от времени они исподлобья бросали внимательные, цепкие взгляды на КПП комендатуры, на выезжающий и заезжающий транспорт. Вот двое встали и пошли в дом. Из тех же ворот, с огромной надписью мелом «Здесь живут люди!», немедленно вышли двое других, помоложе, и уселись на месте ушедших.
Женщины, перекрикиваясь пронзительными голосами, хлопотали в огородах, развешивали белье, энергично выметали
Пацаны постарше бойко торговались со скучающими на внешних постах комендатуры бойцами. Товар был обычный: жвачка, сигареты, «сникерсы». Один даже притащил с недалекого рынка вафельный торт и настойчиво совал его бойцам.
Те отбрыкивались:
— Может, твоему торту сто лет. А может, он с отравой.
— Не-е! Бомба есть, отравы нет!
— Дорого просишь. На рынке дешевле.
— Э-э-э! Зачем на рынке? Зачем ходить. Так покупай, я что, даром бегал?
— А я тебя просил?
— Э-э-э! Если такой бедный, зачем на войну поехал? Ехай домой деньги зарабатывай!
— Ну ладно. Тыщу сбросишь?
— Зачем? Деньги бросать нехорошо!
Видно было, что торговались просто так, больше из интереса. Торт пацану скорей всего дала работающая на рынке мамка. А соскучившихся по нормальной жизни младшим сестренкам и братишкам парней забавляла нахальная экспрессия юного спекулянта. Каждая его реплика вызывала у спорщиков новый прилив смеха.
Один из пацанов, пользуясь тем, что бойцы отвлеклись, влез на невысокую стеночку ограждения и, сосредоточенно шевеля губами, стал что-то пересчитывать во дворе комендатуры.
— А ну брысь, шпион мелкий! — Один из постовых ссадил его с ограды и дал шутливый шлепок чуть пониже спины.
Пацан в ответ, недолго думая, треснул его в грудь, защищенную бронежилетом, и запрыгал на одной ноге, дуя на ушибленный кулак.
— Ай, дурак железный!
Бойцы улыбались. А смешливые мальчишки, держась за животы, что-то звонко выкрикивали приятелю по-чеченски.
К комендатуре подъехал чужой «КамАЗ». Постовые на КПП, встретив машину настороженными стволами, вдруг из-за мешков защитных повыскакивали, улыбки на лицах засветились. Те, что под тент заглядывали, смеются, своим руками машут:
— Пропускай.
Зарычал «КамАЗ», вполз на территорию. А из-под тента еще на ходу бойцы выпрыгивают. Загорелые, запыленные, в камуфляже. Бороды, как у боевиков. Головы косынками повязаны, серыми от пыли. Лица будто в два цвета разукрашены. Вокруг глаз и выше — бурые: смесь пыли и загара.
Ниже — смугло-розовые, распаренные под сорванными облегченно повязками, с дорожками пыли и потеками ручейков потных. У наиболее пижонистых — на руках перчатки с обрезанными пальцами. Разгрузочные жилеты битком набиты магазинами, гранатами. У каждого над левым плечом или на голени — нож боевой. На кого ни глянь — Шварценеггер из «Коммандо», или Рэмбо (кто помельче).
Омоновцы сбежались, обнимаются с
Огромный, бритый наголо, но при этом чернобородый детина, больше похожий на афганского моджахеда, чем на российского «спеца», бросив своим две-три команды коротких, орет радостно:
— Здорово, Шопен! Принимай подмогу!
Командир ОМОНа, поспешивший на этот шум, к нему бросился. Тоже обнялись, друг друга по спинам хлопают.
— Душман, братишка, какими судьбами?
— Да мне из ГУОШа передали, что ты тут совсем «чехов» распустил. Пришлось к вам аж из Гудермеса на выручку рвать.
— Ладно, ладно! Небось твоя банда тамошнего коменданта достала своей крутизной, вот он и придумал, как от вас избавиться.
— Ах ты композитор хренов! — ничуть не обидевшись, рассмеялся великан и от избытка чувств так хлопнул товарища по спине, что тот аж присел.
— Ты, медведь! Убьешь!
— Слушай, это вы так домой припарадились? Выбритые, чистенькие.
— Не в окопах, чай, живем. Воды у нас — хоть залейся. С горячих источников привозим — мойся, стирайся. Чего вшей разводить? Да и куда нам до вас — собров-суперов? Мы — народ скромный. Нам бороды-косынки не к лицу. У меня только один такой… Рэмбо, да и тот — Питон. А своих предупреди: пока здесь не освоятся, пусть никуда не лезут и пальцы веером не растопыривают. Особенно на ногах, а то все растяжки поснимают. — В глазах у Шопена запрыгали веселые чертики.
— Разберемся, братишка. Ты только дай команду, чтоб нас покормили как следует. А то весь день не жравши.
— Мамочка! Ты гостей кормить собираешься?
— Обижаешь, командир! Уже накрываем… А… это…? — Коренастый круглолицый старшина, всеобщий заботник и кормилец, выразительно округлил глаза, и его пальцы непроизвольно сложились в фигуру, которой в России традиционно обозначают стопарик.
— Гостям по соточке, по случаю приезда. А свои перетопчутся. Нам сегодня опять весь периметр перекрывать.
— Понял — не дурак! — И прихватив с собой пару бойцов, старшина умчался на помощь кухонному наряду.
— Серега, ты не в курсе, кто нас менять будет?
— В курсе, в курсе. Нас сюда затем и перебросили, чтобы мы им на первых порах подсобили. Они от ГУОШа за нами шли, отстали немного. СВМЧ. Срочники…
— Что-то мне твой тон не нравится, а, брат?
— Сейчас сам увидишь. Вон они — пылят.
— Ой, ё…! — Шопен, подперев щеку ладонью и пригорюнившись, наблюдал, как из заполонивших двор грузовиков высаживается пополнение из прибывшего батальона.
Зеленые, звонкие восемнадцатилетние пацаны ошарашенно вертели головенками на тощих цыплячьих шеях. Армейские каски нависали над их прыщавыми лицами непомерно большими тяжеленными тазиками. Явно неперекачанные руки держали оружие так неуклюже, что сразу становилось ясно: эти крутые воины в лучшем случае прошли традиционную подготовку молодого бойца. Три месяца подметания плаца, строевая подготовка, разнообразные наряды и, под занавес, перед присягой, — три выстрела одиночными по грудной мишени. Окончательно добило собравшихся аборигенов комендатуры то, что из машин выгрузили всего с десяток ящиков с боеприпасами, но в дополнение к ним — целые вороха резиновых палок и пачки пластиковых щитов.