Чего хочет женщина

Полякова Татьяна Викторовна

Первыми все-таки появились Танька со Славиком. Вовка остался в машине, опасаясь попадаться дружку на глаза раньше времени. Танька вошла, на ходу сбросила шубу на руки своему спутнику и запела:

— Ба, целый дом гостей. Как отдохнула, радость моя?

— Отлично, — кивнула я.

— Пойдешь на лыжах с утра?

— Если хватит силы воли. Знаешь мой грех, люблю поспать.

Славик, устроив в прихожей свои и Танькины вещи, прошел в комнату, с Лешкой поздоровался за руку и выпил коньячка. Моисеев мало что понимал, хмурился, потому что сценарий вечера неожиданно перекосило. Но ничего не боялся. Дружеская вечеринка вместо любовного свидания слегка его раздражала, но, в общем, все в норме.

Вот тут и ввалился Лом. Смотреть на него было страшно. Дверь грохнула, он шагнул вперед, ища меня глазами, увидел, что я сижу цела и невредима в компании четырех человек, и немного растерялся, но тут же заметил Лешку, зло вскинул голову и, забыв раздеться, пошел к столу. Следом появился Костя, встал у двери, наблюдая оттуда за развитием событий. На лице его блуждала улыбка — и выглядел он чрезвычайно довольным.

— Тебе чего здесь нужно? — рявкнул Лом, подскочив к дружку. Лешка выпрямился и насмешливо ответил:

— Ехал мимо, заглянул…

— К моей жене, пока меня дома нет?

— Да брось ты… — усмехнулся Лешка, но уже стал соображать, разозлился и все сделал невпопад и неверно. Выкатил глазищи и зло заговорил:

— Да ты что, Лом?

Ломик набрал в грудь воздуха и сказал несколько слов, нелитературно, но доходчиво. Из его выступления следовало, что Моисееву женщины больше не понадобятся, в принципе и навсегда. Лом двинул ногой по столу, стол взлетел в воздух, с грохотом приземлился обратно, а мы сообразили, что у муженька начался припадок бешенства, который никто и не мечтал пережить. Лешка, конечно, меньше всех, Лома он знал давно, а потому малость испугался и, видно с перепугу, напакостил себе еще больше.

— Лом, да эта сучка сама ко мне липла…

Лом отпустил его рубашку, легонько толкнул дружка на диван и с тихой лаской поинтересовался:

— Серьезно?

Неожиданное спокойствие Лома ввело Лешку в заблуждение.

— Ну…

— Она позвала тебя сюда?

Лешка под взглядом Лома заерзал, но соврать не решился.

— Нет.

— Ага. Значит, сам пожаловал.

— Лом, я…

— Ты не спеши, не спеши, сейчас расскажешь… Может, она раньше когда приглашала?

— Нет, — повторил Лешка.

— Но что-то она тебе говорила?

— Нет, — зло вскинулся Моисеев, начав наконец кое-что понимать.

— А как же липла-то, Леша? — пропел Лом.

Тот сглотнул, глядя на меня с лютой ненавистью, и ответил:

— Она смотрела… дурак поймет.

Генка засмеялся. Он стоял, скалил зубы и поглядывал на дружка.

— Вот ты и дурак, Леша. Я Ладкины взгляды хорошо знаю. Она может смотреть и прикидывать, какие себе туфли купить, и до мужика ей в тот момент нет никакого дела, а он из штанов выпрыгивает. Мне это лучше других известно, так что про мою жену мне не рассказывай… Ты зачем приехал-то, Леша?

— Она сама, она так смотрела…

— И ты поехал? Не сказал, мол, Генка, твоя жена ко мне жмется, а ты мне друг и все такое, а сюда побежал?

— Я все понял, Лом, — сказал Лешка, поднимаясь и кривя губы. — Можешь не ораторствовать. Мы друзья и все такое, только баба твоя…

Он попытался найти слово, не нашел и направился к дверям. Когда за ним закрылась дверь, Лом улыбнулся, широко и лучезарно, и сказал:

— Каюк дружку. Кончился.

— Это точно, — согласилась Танька и добавила тише:

— Царство ему небесное…

Оставшись с мужем наедине, я долго молчала. Он подошел, сел рядом, взял меня за руку.

— Гена, — позвала я, — ты ведь не думаешь… что я действительно хотела этого пьяного идиота?

— Что за чушь? — нахмурился Лом. — В голову не бери. Я тебя знаю и верю тебе. Все.

* * *

На сей раз похороны не были такими уж пышными, и никто не решался

особенно горевать по Лешке. Предпочитали сурово хмуриться и отделываться фразами типа: «Да, жизнь… вот так вот…» и тому подобной чепухой. Кое-какие причины для этого были: Моисеева обнаружили в машине в трех километрах от города, с пятью пулями в груди, шестая в голову его доконала. Вокруг машины натоптано, снег кровищей залит. Напрашивался вывод, что убийца профессионалом не был, убитого хорошо знал, так как тот подпустил его к себе и зачем-то бродил с ним вокруг машины. Шел робкий, но упорный слух, что пристрелил его сам Лом, и по всему выходило, что из-за бабы. Наше присутствие на похоронах всех сбивало с толку. Лом сурово хмурился, и видно было, что сильно печалится из-за дружка. Остальные, глядя на вождя, тоже печалились, но, как я уже сказала, без лишних слов. Обещаний вроде: «Мы этого подлюгу из-под земли достанем» никто не давал, предпочитая тяжкие вздохи опасным обетам.

Так как законной супруги у Лешки не было, а незаконных было много, они перед церемонией малость поскандалили, пытаясь решить, кому должна быть отведена ведущая роль, и нанесли друг другу незначительные телесные повреждения. В результате на похороны ни одна не явилась, так что рыдать и бросаться на гроб было некому. Близких родственников он не имел и уже несколько лет числился в сиротах. В общем, церемония особенно не впечатляла, хотя Танька и настояла на отпевании, во время которого переминалась с ноги на ногу и с нетерпением ждала, когда запоют ее любимое. Прослушав до конца знакомые слова, подружка расслабилась, всплакнула и сказала довольно громко:

— Ох, горе-то какое…

Я не поняла, к чему эти слова относились: к Лешкиной кончине или к тому, что певчие замолчали.

Совершенно случайно и без чьих-либо стараний на кладбище Моисеев оказался рядом с Синицей. Неподалеку в полный рост стоял Святов в черном мраморе, и хоть особого сходства я не улавливала, но Танька утверждала, что он сильно походил на Ильича. Обнаружив в такой близости трех недавних соратников, в то время как дела шли на редкость хорошо и обещали быть еще лучше, мужики глубоко задумались и о Лешке вовсе перестали печалиться. Не те мысли их одолевали.

Лом стоял возле гроба, сложив руки, с прямой спиной и гордо вскинутым подбородком, и походил то ли на гангстера американской закваски, то ли на лидера какой-нибудь партии. Вокруг него образовалось пустое пространство, не слишком большое, но ощутимое. Никому и в голову не приходило, обращаясь к нему, назвать его Ломом или Генкой. Все поспешно отводили глаза, но спинами и телодвижениями демонстрировали преданность и готовность ради вождя на многое.

Мы стояли в сторонке, но в достаточной близости от Лома: я в черном, Танька в слезах, Костя в очках с золотой оправой и Славик в дорогом пальто на меху. На нас поглядывали с замешательством и некоторым испугом, и умные уже сообразили, что старые времена безвозвратно канули в небытие, а грядут новые, к которым надлежит приспособиться.

Саид, последний из оставшихся в живых давних Ломовых дружков, был, безусловно, человеком умным. Он стоял в трех шагах от Лома, за его спиной, точнее, за плечом, рядом, но сзади, и наперед не лез. Когда могилу зарыли и обложили венками, он тихо сказал:

— Да, Гена, вдвоем мы с тобой остались.

Я попыталась уловить в его голосе намек, но услышала лишь грусть и смирение перед судьбой.

— Да, — кивнул муженек, и они на глазах у всей компании обнялись и маленько похлопали друг друга по спине. Остальные терпеливо ждали, когда Лом пройдет к машине. Он пошел, и Саид вроде бы рядом, но чуть-чуть сзади. Потом пропустили нас и с некоторым облегчением побрели к ожидавшему транспорту. На многих лицах читалась растерянность.