Чего не было и что было
Шрифт:
Чем же щегольнул в «Верстах» Пастернак? Да ничем особенно, его «достижения» известны: «Гальванический мглой взбаломученных туч» «пробираются в гавань суда…» «Расторопный прибой сатанеет от прорвы работ» — «и свинеет от тины…» Далее, конечно, о «тухнувшей стерве, где кучится слизь извиваясь от корч — это черви…» Образы не молоденькие, но у новейших советских знаменитостей к ним особливое пристрастие: должно быть, старым считается буржуазно-помещичий Соловей с розой, так лучше хватить подальше. И хватают: редкая страница выдается без стерв, язв, гноев и всего такого. Открываю совсем наудачу какую-то «Новеллу»: «В оскале ботинка гнила нога — И зевала рана по храпу». (Москва-Ленинград.)
У здешней
Прошу прощения за слишком длинные выписки: зато они исчерпывающи, и кто не читал «Верст», может быть так же спокоен, как если бы и читал.
Первое, непосредственное, движение всякого человека — беззлобно отмахнуться: «Это мне совсем не нужно». Не то, что непонятно, или противно, или незабавно, — нет; а только самым обыкновенным образом «не нужно».
На этом «не нужно» сойдутся и простой читатель, и литературный критик; впрочем, критик может еще и объяснить, почему не нужно, без труда доказать, что это — не дурные стихи, не плохое искусство, а совсем не искусство.
Нерасчетливо было со стороны «Верст» так раскладывать Перед нами образцы новой поэзии, если редакторы журнала хотят повернуть к ней кого-нибудь «лицом».
Тотчас вслед за произведениями поэтов помещены «Народные Частушки, собранные в Рязанской губ.». Здесь расчет был, вероятно, показать близость между новейшими поэтами и новейшим народным творчеством, некую современную «смычку» города с деревней. Но и этот расчет не удался. Частушки, ни по форме, ни по содержанию не отличаются от прежних, довоенных; исковерканные советские слова новизны им не придают, подбор неудачный, а мысль о «смычке» даже не приходит в голову.
Самый же большой промах «Версты» сделали, поместив на своих страницах «Резолюцию Съезда Р. К. П.» (правящей партии) и взволнованные «отклики» на нее «русских писателей» (советских). Этот документ, и факт его напечатания в журнале, имеет для нашего исследования большую ценность.
Но документ надо читать, твердо помня, что такое искусство и художественное творчество. Тогда мы освеженно поймем, что подчинение искусства внешней, партийно-государственной власти — есть абсурд, но что абсурд этот, в современной советской России, — реальность. Р. К. П. (правящая партия) управляет искусством, руководит художниками и писателями, начальствует над ними и над их творчеством.
Данная резолюция Р. К. П. и есть один из начальнических декретов по литературному ведомству. В первых же строках подтверждается, что «руководство в области литературы со всеми материальными и идеологическими ресурсами (РА. К.) принадлежит» партии и что она и далее, «вскрывая классовый смысл литературных произведений», «ни на йоту не отступит и не сдаст своей позиции». А писателями она руководит в смысле «обеспечения всех условий для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии».
Нам, в нормальном нашем состоянии, почти невозможно догадаться, где, в котором из пунктов управляемые писатели усмотрели начальническую милость, обещание смягчить надзор. Уж не в «обеспечении ли условий для более быстрого перехода…» и т. д.? Может быть. Мы все равно не поймем. Довольно того, что милость они усмотрели и что «отклики», напечатанные в «Верстах», полны восторженной и преданной благодарности [21] . И сколько их, этих «русских писателей»! От д. Белого, через Пастернака, до известного Лелевича, редактора не менее известного журнала «На Посту». А. Белый «совершенно удовлетворен», Пастернак счастлив (насколько я мог понять малознакомый мне язык, на котором он изъяснятся), Лелевич одобряет, а неразумный А. Толстой даже захлебнулся: мы… мы… мы первые… как новые Колумбы… (впрочем, этими Колумбами у него оказывается прямо Р. К. П.).
21
Исключение — Вересаев, хотя и он кончает казенным: «Будем надеяться…».
И вот главное: такие отклики (да и никакие другие) были бы невозможны, если б авторы уже не приняли ранее, внутренно, того абсурда, каким является подчинение художественного творчества партийной «госвласти». Были бы невозможны, если б эти «русские писатели» не перестали понимать рокового «или — или»: или партийное руководство — или художественное творчество. Но совместно они не даны. И в какой мере власть над литературой и писателями реально осуществляется — в той же мере перестает существовать искусство.
Нельзя спорить: сейчас, в России, осуществлена эта власть в очень большой мере. Не тут ли разгадка и потрясающего отсутствия «искусства» в советских образцах, предложенных «Верстами»?
Мы не имели, до сих пор, исторического примера ни партии, превратившейся в госвласть, ни государственной власти, активно внедряющейся во все области личной и духовной жизни, вплоть до области художественного творчества. Теперь нам дан опыт, и мы можем сказать, к чему это приводит. Помимо разрушения искусства, это приводит еще к постепенному перерождению души у одних, и к отмиранию зачатков ее у других, — у тех кто прямо из колыбели попадает в руки такой госвласти и ею соответственно воспитывается.
Надо заметить, что к первым, к писателям, находящимся в процессе внутреннего перерождения, власть все-таки относится с неизменной суровостью. Они уже почувствовали в Р. К. П. — начальство, уже «едят его глазами», надеясь на получение милостишек, — но их не получают. (Кстати, из «резолюции» тоже ничего не получилось, так что и «отклики» были напрасны.) По верному замечанию критика Г. Адамовича, эти писатели, уныло возглашающие «мозг мира в Москве», «большевики творят волю Мирового Духа» и т. д., ухаживают за начальством без всякой надежды на взаимность. Ему нужны или новенькие, от колыбели себе на потребу воспитанные, или настоящие служаки вроде Маяковского и Демьяна Бедного. Но как, без врожденного призвания, совершить столь быстрый и столь полный переход — к лакейству?.. Употребляю это слово не в бранном смысле: согласно с тем же Г. Адамовичем, я нахожу, что служить открыто, без вывертов, как служат Маяковские, гораздо умнее и честнее. Социальный заказ, ода металлистам, ода на смерть Дзержинского, — вот «искусство», нужное соввласти.
И далеко хватает ее тлетворный дух, сердца перерождающий. Пусть группа московских писателей (давших «отклики») признала над собой начальство, вертится, заглядывает ему в глаза, выхваляет произведения какого-нибудь «Пузанова из Воронежа», надеется на милость… Но здешняя-то группа «Верст», в милостях, казалось бы, не нуждающаяся, — не то же самое с ней происходит? Не поносит ли она, словно по приказу, огулом всю эмиграцию, не пытается ли выдавать произведения того же Пузанова из Воронежа за последний крик русского искусства, не посылает и сочувственных улыбок товарищам, с горячей надеждой откликнувшимся на резолюцию Р. К. П.? Да и напечатание «мудрой» резолюции — что это, как не улыбка в сторону самой Р. К. П.?