Чего стоит Париж?
Шрифт:
– Слушаюсь, мой капитан!
За дверью послышались быстрые шаги хозяйки, должно быть, заскучавшей без лихого гасконца, и я приложил палец к губам, давая знак прекратить наш военный совет.
С этого дня, к немалой печали гостеприимной хозяйки «Шишки», мы начали подготовку к отъезду. Для начала мой верный соратник, прикидываясь простецким искателем удачи из Прованса, обошел все городские ворота, спрашивая, нельзя ли устроиться где-нибудь стражником. Но южный говор Мано заставлял парижан настораживаться, и, невзирая на уверения в полной преданности канонам католической церкви, ни один цеховой старшина, возглавляющий отряд местной стражи, не пожелал взять к себе чужака. И все же сказать, что преданный гасконец зря стаптывал сапоги, было нельзя.
Воодушевленные посулом высокой награды, стражники перерывали повозки, выезжающие из города, заставляли нищенствующих монахов снимать капюшоны у крепостных ворот. Даже поднимали кончиками алебард колпаки прокаженных, возвращающихся с убогой милостыней в приют Святого Лазаря, находящийся по ту сторону новых стен Карла V. Если бы они могли знать, сколько стоит голова словоохотливого простака, потягивающего дешевое вино из оплетенной бутыли и распространяющего вокруг неперебиваемый запах чеснока, вероятно, бдительные стражи сей же миг оставили бы в покое монахов, торговцев и прочий прохожий люд и гнались за Мано через весь город. Но мысль об этом даже не приходила в их головы. В самом деле, не мог же так просто разгуливать по Парижу человек, голова которого оценена в доход с хорошего баронства.
Работу Мано все-таки нашел: возчиком в той самой скорбной лечебнице Святого Лазаря. Правда, для этого пришлось изрядно уменьшить остававшийся у нас запас монет, но зато теперь в распоряжении будущих беглецов имелась повозка, запряженная двумя справными мулами, огромная бочка для воды, бочонки поменьше, множество высоких корзин для провизии и возможность каждый день выезжать из города и въезжать обратно. На эту бочку у нас были особые надежды. В нужный момент в ней предполагалось поставить второе дно и тем самым превратить повозку в королевскую карету. В корзинах и бочонках, меж овощей, фруктов и свежего мяса, мы надеялись спрятать оружие пистольеров, личного эскорта Моего Величества, по-прежнему околачивающихся по тавернам и борделям улицы Пон-Вьё.
День сменялся днем, приближая намеченную дату нашего побега. Каждое утро Мано отправлялся в скорбный дом своих нанимателей. Затем, с дневной выручкой прокаженных, на рынок и обратно, с продуктами, вином и водой. Стражникам ворот Сен-Дени уже успел примелькаться разбитной возчик, непременно останавливающийся, чтобы угостить охрану чаркой-другой «казенного вина» и ломтем жареного мяса. Мано сыпал прибаутками, расточал добродушные улыбки направо и налево, и немудрено, что скоро был в доску своим для бдительных стражей. Между тем новости, привозимые им каждый вечер, заставляли серьезно задуматься.
В Ла-Рошели, где до недавнего времени стоял с войском один из славнейших полководцев гугенотов де Ла Ну, прозванный «Железной Рукой» после того, как умелые механики заменили раздробленное пулей запястье механическим протезом, по слухам, прибыл принц Кондэ, злобный коротышка, ненавидящий, кажется, все живое. Сейчас он пылал ненавистью, точно плавильная печь. Отсидевшись во время августовского погрома во дворце своего преисполненного благочестием дядюшки – кардинала Карла Бурбонского, лишь только спала волна бессмысленной резни, он бросился бежать подальше от столицы под охрану солдат де Ла Ну и наемников, приведенных из Германии графом Вильгельмом фон Фюрстенбергом. Правда, после побега Кондэ в столице осталась его жена Мария, тут же торжественно взятая под стражу ещё не коронованным королем Генрихом III, к вящей радости обоих, ибо только немой в те месяцы не говорил о бурных перипетиях романа принца Генриха Валуа и дочери герцога Неверского, красавицы Марии. Оттого что теперь малый рост Кондэ компенсировался ветвистыми рогами, ярость заядлого гугенота становилась еще большей. Впрочем, мое положение было ничем не лучше.
Как утверждали злые языки записных доброжелателей, моя собственная супруга Марго в данный момент находилась в Шалоне, в компании со своим давним любовником Генрихом де Гизом, также собирающим полки Священной Лиги для борьбы с еретиками,
К тому же вопрос оставался неразрешенным: кто-то из сторонников одной из вышеуказанных сил решил отделаться от меня весьма занятным образом – прикончив моим кинжалом законного короля. Интересно, кто? Человек Генриха Анжуйского, желающий поскорее добыть престол для своего господина? Сторонник Гиза, пытающийся таким образом отсечь от древа Капетингов, как ему представлялось, лишние ветви? Да и тот же Кондэ мог послать убийцу расправиться с главой Католической партии. А уж тот, пользуясь случаем, и для своего хозяина решил местечко расчистить. В конце концов, насколько я помню, и матушка Екатерина, всемогущая Паучиха, к своему старшему отпрыску особой любви не питала. А вот Генрих Анжуйский – тот у нее любимчик. Еще совсем недавно его звали королем в Речь Посполитую, и Карл, с его сочащейся сквозь кожу кровью, умирающий, но упорно не желающий поступаться даже крохами собственной власти, был полностью за это, назло своей матери.
Стоп. Речь Посполитая. Что-то у меня было с ней связано… Кажется, я вел с ней переговоры… Или должен был вести?.. Не помню. Ладно, об этом потом.
Вернемся к бедняге Карлу. Хуже всего, если его ткнул кинжалом кто-то из собственных придворных, мстя за никому не ведомую обиду. Тут уж точно не найдешь, как ни ищи, – разве что сам когда сознается.
Занятый этими мыслями, я не заметил, как в комнату тихо вошел Мано де Батц в нескладном костюме возчика. Я удивленно посмотрел на друга. Обычно, когда он шел по коридору, его было слышно и внизу – в зале, уставленном столами, и в комнатах девиц. Теперь Мано стоял, потупив взор и комкая в руках войлочную шляпу.
– Что-то случилось? – спросил я насторожено.
– Мессир, – с видимым трудом выдавил лейтенант. – Тут такое дело…
Он тяжело вздохнул и махнул рукой.
– Да что стряслось?
– Да тут вот это… – Он вновь тяжело вздохнул.
– Толком говори, – нахмурился я.
– Ваше Величество, – он свесил голову еще ниже, – это моя вина. Казните меня, как пожелаете.
– Сакр Дье! За что?!!
– У нас повозку украли… – выдохнул гасконец.
Глава 5
В компании с гасконцем жизнь пролетает быстро.
Отважный лейтенант Наваррской гвардии стоял потупив взор, разглядывая потрескавшиеся от времени половицы, боясь посмотреть на своего грозного капитана и не имея сил смириться с реальностью и неотвратимостью потери. Я глядел на понурившуюся фигуру земляка, едва сдерживая себя, чтобы не расхохотаться. Казалось невероятным, чтобы какие-то пройдохи могли вот так запросто облапошить славного де Батца. Отвага, скорость реакции и сообразительность моего друга не вызывали ни малейших сомнений, но факт оставался фактом. Повозки, на которую мы возлагали столько своих надежд, не было.
– Сакр Дье! – выругался я. – Мано, но как же так?! Мнимый возница еще раз тяжко вздохнул и с видом, с каким обычно бросаются в омут головой, начал:
– Мессир! Я уже возвращался из приюта Святого Лазаря, когда на перекрестке улиц Сорбонны и Сен-Жак, неподалеку от монастыря Святого Бенедикта, я столкнулся нос к носу с каретой монсеньора епископа Шатийонского.
– Ну?
– Я начал было сдавать в сторону, но мулы, знаете ли, заартачились и ни в какую. Ни влево, ни вправо. Понятное дело, кучер монсеньора епископа орет. Я держусь изо всех сил, чтоб ему кулаком промеж глаз не съездить. Зубы сжал, молчу да вожжи дергаю. Народ вокруг начал собираться. Глазеют, канальи, как мы тут стоим и разъехаться не можем. Потешаются, советики дурацкие дают. Тут вдруг дверца кареты распахивается, и из нее девушка – прыг на землю, да так быстренько шасть в толпу.