Чего стоит Париж?
Шрифт:
– Де Бушаж? Как вы здесь очутились? – искренне удивился я.
– Ваш неистовый лейтенант загнал меня сюда своей чертовой шпагой.
– Мано! – Я повернулся к другу. – Зачем?
– Я не мог отпустить пленника без вашего приказа, – ничтоже сумняшеся ответил гасконец.
– Это ты зря! Возвращаю вам свободу, де Бушаж! – гордо провозгласил я. – Да, и вот еще что! Передайте королеве Екатерине, что я не убивал ее сына и докажу это! И еще: когда вас отсюда снимут, прошу вас, не забудьте передать страже, что на деревьях, вблизи калитки, у дворца Сансе, висят три легионера. Их хорошо бы освободить. Прощайте, мсье. – Я чуть поклонился и исчез в тумане, оставляя полуголого вельможу в одиночестве на мокрой крыше. По возвращении
Наконец наш отряд был на земле. Де Батц нес на руках свою драгоценную ношу, сияя точно кормовой фонарь флагманского линейного корабля. Обратный путь был выверен нами до шага. Вряд ли обезумевшая стража, носящаяся по территории замка, точно щенок, ловящий свой хвост, могла помешать нам сейчас добраться до берега. Но на всякий случай у нас был заготовлен для нее еще один сюрприз.
– Пожар! Сбивайте пламя! Пожар! – услышал я удовлетворенно. Вот теперь-то уж точно страже будет не до нас. Ярким пламенем, прорезая утренний туман, пылал особняк парижского прево. Полагаю, к рассвету меж четырех резных башен, окружавших его, должна была остаться лишь груда обугленных развалин.
– Быстрее к реке! – скомандовал я. – Нам необходимо вернуться, пока туман не рассеялся.
Баркас со всей возможной скоростью двигался вверх по реке. Теперь идти было тяжелее. Течение, бывшее до того на нашей стороне, сейчас старалось замедлить ход суденышка, а то и вернуть его к месту отплытия так, словно сама Черная Вдова была в союзе с духами речных вод. Однако бесчувственные к этому сговору гасконцы, радуясь победе и тому, что все они так весело встречают утро следующего дня, гребли точно заведенные. Только сейчас некоторые из них заметили ранения, полученные во время перестрелки в коридоре. Впрочем, по большей части легкие, вроде глубоких царапин от отколовшихся после аркебузных выстрелов щепок.
– Де Батц! – произнес я, с некоторой завистью глядя на своего лейтенанта, сидевшего под навесом у ног прелестной Конфьянс и держащего в своей руке ее тоненькие пальчики. – Какой сегодня день недели?
– Пятница, сир, – не сводя глаз с девушки, бросил Мано.
– Прекрасно. Проведение, похоже, на нашей стороне. Это день смерти Генриха II, мужа Екатерины. В этот день она не собирает свой совет и ничего не начинает. Значит, именно сегодня нам нужно покинуть Париж.
Вот наконец в предрассветной дымке обозначились контуры пирса, и наш шкипер, велев всем сушить весла, взялся за лежавший дотоле на дне багор, чтобы аккуратно притянуть свое суденышко к причалу. Борт баркаса уткнулся в один из толстых соломенных жгутов, обвивших бревно, и кольцо с замком и цепью заняло свое прежнее место.
– Мано! – прошептал я. – У де Бушажа в покоях было золото?
– Да! – с достоинством ответил мой хозяйственный помощник тоном гордым, точь-в-точь полководец, сообщающий государю о взятии крепости. – Парни обнаружили шкатулку. По виду в ней тысячи две ливров!
Я присвистнул. Учитывая, что издержки аристократа средней руки при дворе в месяц составляли порядка ста ливров, не считая стоимости одежды и украшений, мы нанесли незадачливому вельможе урон размером примерно в годовой его бюджет. А с иными трофеями и того больше. Можно было себе представить, какими словами помянет нас господин гардеробмейстер, обнаружив пропажу. Ей-богу, я вспоминал о нем исключительно с благодарностью.
– Отсчитай-ка лодочнику десяток монет.
Де Батц послушно исполнил мою волю.
– Держи, приятель. – Блестящие кругляши легли в задубевшую ладонь шкипера. – И послушай добрый совет. Если сегодня у тебя вдруг обнаружатся срочные дела вне Парижа – это будет весьма кстати и для тебя, и для нас.
Лодочник обвел пристальным взглядом компанию, сохранявшую итало-разбойничий вид, скривил губы в глумливой ухмылке и вновь протянул мне пустую ладонь. Конечно, это было откровенное вымогательство, но торговаться с соучастником было некогда. Да и не с руки. Легче всего выйти на нас можно было именно через него.
– Мано! Отсыпь ему еще десять! – распорядился я.
– Двадцать, – кратко, но непреклонно выдохнул гроза местных окуней.
Де Батц растерянно посмотрел на меня, кладя руку на эфес шпаги.
– Ладно, пятнадцать, – по достоинству оценив жест злостного плательщика, смилостивился лодочник.
– Мано! Выдай ему пятнадцать золотых. Но запомни, милейший, как только откроются ворота, ты должен исчезнуть из города минимум на месяц.
Рыбарь молча кивнул и, развернувшись, зашагал прочь. Должно быть, собирать вещи.
Возвращение в «Шишку» мы постарались обставить как можно более скрытно. Пистольеры остались в старом заброшенном доме на Пла д'Этэн, где прежде, по слухам, обитали привидения погубленных разбойниками хозяев. Однако, кроме нескольких нищих, возможно, потомков тех самых разбойников да голодных крыс, служивших им пропитанием, сейчас в доме никого не было. Нищие потеснились, а крысы вздохнули спокойнее, поскольку добросердечные везде, кроме схватки, гасконцы время от времени делились с убогими остатками провизии.
Пробравшись задними дворами к борделю милашки Жозефины, мы вздохнули с облегчением. Радость Мано была двойной. С одной стороны – мы добрались до убежища без приключений, а с другой – всю дорогу от пирса до «Шишки» де Батцу пришлось тащить босоногую Конфьянс вверх по холму, петляя по задворкам, карабкаясь через изгороди и перебегая улицы, чтобы случайно не попасться на глаза какому-нибудь не ко времени встрепенувшемуся стражнику. Впрочем, судя по лицу, ноша скорее радовала его, чем тяготила. Но вот мы были на месте. Воспользовавшись ключом от черного хода, наша компания тихо вошла в спящий бордель и, стараясь никого не будить, прокралась в «королевскую опочивальню». Ночь прошла весело, и самое время было отдохнуть. Конфьянс, удивленная и так до конца не пришедшая в себя, расположилась на единственной кровати, принадлежащей мне, а до того – Жози, я – на раскладной лежанке де Батца, а он сам, устроив мосластые ноги на подлокотниках – на сдвинутых креслах.
Спали мы, должно быть, недолго и проснулись от ужасающего грохота. Не открывая глаз, я сунул руку под подушку за пистолем, разомкнул веки и невольно присвистнул от нелепости представшей моему взору картины. На кровати, прикрывая наготу подушкой, восседала Конфьянс. На полу, под перевернутым креслом, недоуменно тараща глаза на весь белый свет, красовался Мано, пытаясь сфокусироваться на внушительной фигуре Жозефины, являющей собою живую аллегорию правосудия в действии.
– Ты что же это такое вытворяешь, негодник?! – подбоченясь, заорала она, но, сообразив, видимо, что нас могут услышать лишние уши, немедля перешла на трагический шепот. – Ты мне что говорил, подлец?! Нужно помочь девочке, которую, против ее воли, продают в услужение злой старухе? Так или нет?! Что ж ты, морда твоя волчья, не сказал, что старуху звать Екатерина Медичи! Поутру приходит брат Адриэн и рассказывает, мол, банда гасконцев напала на дворец Сен-Поль, спалила дом господина прево, перебила уйму народа и награбила столько, что едва смогла уйти. А вы, мсье?! Вы что же, специально в Париж повадились – наших королей убивать?! Поговаривают, Генриха Валуа голого на крышу загнали, всего изранили, насилу жив остался! Что же это вы разбой чините, господа хорошие?!