Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Стиблова Валя

Легко говорить о проводах в последний путь, но многие вопросы при этом остаются без ответа. Куда, кто, как. Дуланский хотел заказать в типографии самые дорогие бланки траурных извещений, предлагал кремировать козу, отмечая, что это самый современный способ похорон, в то время как Карол Пекар составлял список адресов лиц и учреждений, которых надо пригласить на похороны. Он уже придумывал трогательную эпитафию и заглядывал через забор мастерской по обработке камня, есть ли у них подходящий каррарский мрамор; в эти минуты он мог даже объявить козу мученицей.

Конечно, любезный читатель, намерения у них были самые благородные, планы — грандиозные и утопические. Суровая действительность их притормозила и обкорнала. В типографии отказались принять заказ на извещение о похоронах, так как члены семьи усопшей не смогли предъявить справку о кончине. Таких шутников, которые заказывали траурные извещения, сообщая о смерти благополучно живущего товарища, они, по их словам, уже имели, и предостаточно. В крематории и в мастерской по обработке камня Пекар тоже не добился успеха, а вместе с этим кончились споры о том, организовать ли гражданскую или церковную, католическую или лютеранскую погребальную церемонию.

Один Юлиус Гутфройд, хотя никто не ожидал от него этого, стоял обеими ногами на твердой земле. Он вспомнил времена, когда был дунайским волком, и предложил организовать настоящие матросские похороны. Хотя ему самому видеть таких не приходилось, но слышать он о них слышал, и предостаточно.

Он обещал церемонию простую, но достойную. После долгого раздумья, из-за полного отсутствия контрпредложений, все приняли его вариант с единственным условием: наличных денег он не получит ни за что, хотя бы и для самых наиважнейших расходов.

Гутфройд в ответ на это проворчал что-то, но заявил, что вопреки гнусному недоверию он организует похороны, даже если бы ему пришлось доплатить за них из собственного кармана. Где-то раздобыл или одолжил — этого мы уже никогда не узнаем — наполовину матросскую, наполовину гусарскую форму и с неожиданной энергией начал действовать.

Вместо многочисленной публики они пригласили только своих ближайших родственников и знакомых. В назначенное время все собрались на газоне перед подстанцией с разрешения мастера Ондращака, который дежурил и следил за церемонией из окна маленького замка.

Главный скорбящий — Карол Пекар, рядом, поддерживая его, Эльвира в трауре и под вуалью. Трактирщик Беккенбауэр в это утро закрыл пивную и принял участие в погребальной церемонии, со своих клиентов он, не спрашивая их согласия, взял по пять крон и купил венок. Этим он разрешил и сомнения постоянных посетителей своего заведения, не знавших, куда им деваться. Поскольку пивную он закрыл, так все оказались на похоронах: Лойзо сегодня привязал свою лошадь возле шлагбаума, Эчи — дипломированный истопник котлов среднего давления — рассуждал о загробной жизни с Теркой, единственной и неизменной женской звездой на небосклоне корчмы «У Грязного».

Кинематография, естественно, от этих полуофициальных похорон полуофициально отмежевалась, но явилась деловитая Мартушка с прелестным букетом роз. Вместе с уже известной нам секретаршей телевидения они сразу же начали хлюпать носами.

Неофициальным гостем был и талантливый сценарист, но большим вниманием, чем его персона, пользовалась бутылка сливянки, которую он пустил по кругу. Вместе с бутылкой он пустил по кругу известие, что на этот раз у него действительно есть фантастический сюжет цветного фильма.

Кроме названных, пришла и живописная группка лиц, которых мы видели в рядах самых разных статистов на съемках самых разных фильмов; людей, которые, так же как Пекар, связали свою судьбу с голубым экраном.

Имитатор Дуланский стоял слева впереди с баяном, который одолжил ему Беккенбауэр, и высоким голосом пел популярные песенки и арии из опер с козьей тематикой. Свое выступление он тщательно продумал и начал с шуточной детской:

Козлятушки, ребятушки,

отопритеся, отворитеся,

ваша мамка пришла,

молочка принесла…

Затем, после отрывка из классической оперы «Кози фан тутте», он затянул известную чешскую застольную:

Купил Пепик козу,

пятерку отдал,

привязал ее к возу,

а кто-то ее украл.

Присутствующие с облегчением подхватили припев, который мощно разнесся над газоном:

Пепо, коза не доится,

никуда она не годится…

Прощальная речь Гутфройда, которой многие опасались, была короткой и по-военному энергичной, но содержала колоссальное количество нетрафаретных мыслей и удивительных словосочетаний.

— Слушайте меня все! Ефрейтор — не чин, коза — не имущество, я говорил, нет? Ну видите, а вы умничали! Как тот цыган! Одолжить в музее пушечные ядра мне не позволили, так что я положил ей в головах и в ногах по камню из дамбы. Если Дунай размоет кусок берега, этого никто не заметит, но, если человек хочет одолжить пару камней, все сразу вопят, будто от этого Европа станет меньше. Поэтому никогда никого не спрашивай, можно ли взять камни, а спрашивай, чьи они. Они принадлежат тому, кто их возьмет! Сейчас по этой деревянной доске мы опустим ее в стремительные волны Дуная, но так, чтобы никто этого не заметил, ибо сегодня хоронить по-матросски запрещено. Когда я скажу «готово», поднимите ее. Хорошая была коза, скажу я вам, лучше кого другого, человек мог ее даже пнуть. И ведь не тяжелая. Может, у нее были и сердце, и легкие, и мозги, и все такое, как у человека. Кто там разбирается в животных, как, собственно, обстоят их дела. У одного дружка была собака, так она любила пиво. Ну видите, сущая Африка, пятеро мертвецов! Вот солнце на небе, кто его знает, что такое солнце. Одни это называют «шютанап»^[122], другие — «зонненшайн»^[123], но никто не знает, что такое солнце. Масло мы знаем, что оно такое, а солнце? Может, эта, которая здесь лежит, имела душу, а почему и нет? И сейчас она смотрит на нас с какого-то своего козьего неба. И так хорошо, лучше, чем вывалиться из скорого поезда. Только пусть не бросает на нас сверху своих орешков. У нее ведь их было навалом. Как у кое-кого речей… Не поминайте покойницу лихом… Финита ля комедия… Готово!

По данному знаку самые стойкие из скорбящих близких подошли к доске, заимствованной со строительства Клуба писателей. Мастера Ондращака до такой степени растрогала погребальная церемония, что он выбежал из маленького замка на луг с прекрасным и редким расцветшим кактусом.

Дуланский первый пожал Пекару руку и таинственно зашептал ему в ухо:

— Коза умерла, да здравствует коза! Режиссер сказал, королевство за козу!..

Где же еще могли состояться поминки, как не у Беккенбауэра! Карол Пекар с траурной повязкой стоит возле пульта и звонит по телефону. Перед ним куча листиков, в которые он все время заглядывает, набирает разные номера и расторгает договора. Говорит сдержанно, и после каждого телефонного разговора для него как бы закрывается еще одна комната замка, созданного его фантазией. И после каждого разговора он кладет Беккенбауэру в руку пятьдесят геллеров. По договоренности с последним предварительно заплачено было только за пятьдесят граммов на каждого, за все остальное скорбящие близкие должны были платить сами.