Чехов плюс... : предшественники, современники, преемники
Шрифт:
Но как ни стремится Набоков посмеяться над расхожестью цитат из чеховских пьес – цитат, давно ставших общим местом и общим достоянием, в тех местах пьесы, где он вполне серьезен, он прибегает все к тому же метатексту.
Вот, например, монолог о запоздалом прозрении: «А твое искусство! Твое искусство… Сначала я действительно думала, что ты чудный, яркий, драгоценный талант, но теперь я знаю, чего ты стоишь. <…> Ты ничто, ты волчок, ты пустоцвет, ты пустой орех, слегка позолоченный, и ты никогда ничего не создашь…» [491] – звучит как переоценка Войницким его былого кумира Серебрякова в «Дяде Ване».
491
Там же. С. 152.
Или
Эта напряженная атмосфера, когда все время ожидается катастрофа, крушение всего, а герои, несмотря на тревожные ожидания, почти ничего не делают, чтобы предотвратить надвигающуюся беду, – это основная ситуация, конечно, не «Ревизора», а «Вишневого сада».
492
Там же. С. 167.
Психологизм набоковской пьесы навеян также не XIX, а XX веком.
Психология современной женщины, психология нелюбящих супругов (разговор Любы и Трощейкина, их взаимное признание в нелюбви), когда жена любит другого, готова сказать об этом мужу, тот знает или догадывается, но стремится сохранить status quo – это слепок с отношений Маши и Кулыгина (там, у Чехова, даже тоньше), и это уже не пародия.
Вообще вкус Набокова-драматурга – в стороне от прямого следования Чехову. Его ранние стихотворные пьесы, созданные в первой половине двадцатых годов, скорее могут напомнить неоромантическую драматургию Ростана. [493] Но «Событие» свидетельствует, что без предшественника Чехова драматург Набоков, конечно, не состоялся бы.
493
Забавным анахронизмом выглядит в устах героя пьесы Набокова «Дедушка», действие которой происходит в 1816 году во Франции, реплика «Вот и крутись!» (там же, с. 72), – взятая, с легким видоизменением, напрокат у персонажа «Чайки» учителя Медведенко. Драма Набокова «Полюс», действие которой происходит в палатке на льдине, странным образом перекликается с последним драматургическим замыслом Чехова, о котором поведала его вдова (см.: Книппер-Чехова О. Л. О А. П. Чехове // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 631).
Минуя вереницы имен авторов и названий пьес, ушедших вместе с XX веком в небытие, оказываемся в наши дни свидетелями драматургии особого рода, драматургии постмодернистской.
Владимир Сорокин наиболее бестрепетно и последовательно, по сравнению с другими российскими постмодернистами, проводит принципы деконструкции, уравнивания всего со всем (тексты Джойса, Ивана Шевцова, Набокова и жэковского объявления он объявляет равнозначными источниками удовольствия), абсурдизации, десакрализации и т. п. Не только штампы и догмы советской эпохи и литературы соцреализма – десакрализуются у него и блокадники Ленинграда, и жертвы сталинских репрессий, и ветераны войны, и дети и родители: все охвачено тотальным святотатством, в этом мире нет ничего, что нельзя разбить и над чем нельзя посмеяться. В романе «Сердца четырех», например, он описывает производственный процесс по получению не чего-нибудь, а… жидкой матери. Шокирующи и абсурдны постоянные у него операции по расчленениям, ампутациям, удушениям, перемалываниям и т. п.
Может показаться, что все это плоды воображения некоего маньяка, но за этим нескончаемым и по-своему изобретательным нанизыванием одного преступления, одного святотатства на другое стоит и нечто иное. Для автора это игра. Игра с условной, литературной кровью, с условными, литературными трупами. «Все мои книги – это отношения только с текстом, с разными речевыми пластами. <…> Когда мне говорят об этической стороне дела, <…> мне непонятен такой вопрос, ведь все это лишь буквы на бумаге…». [494]
494
Сорокин В. (Сборник рассказов). С. 121.
В мире запредельного абсурда оказываемся мы, читая пьесу Сорокина с чеховским названием «Юбилей» (1989?).
Действие состоит в том, что в день 10-летнего юбилея некоего «Чеховпротеинового комбината им. А. Д. Сахарова», на котором ведется «переработка А. П. Чеховых», в гости к производственникам приезжают «актеры Калужского драматического театра», чтобы «показать новую пьесу, продукция для которой будет приготовлена сейчас же, на их глазах». [495] Так сказать, союз труда и искусства, поиски новых театральных путей.
495
Сорокин В. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 2. М., 1998. С. 485, 487.
На экране показывается производственный процесс убоя, разделки, расчленения, измельчения («разделку восьми Антон Павловичей Чеховых в возрасте 9, 12, 16, 22, 35, 37, 43 и 72 лет проводит бригада Юрия Константиновича Девятко. Работа ведется электроубойниками и электропилами новейшей конструкции»), получения готовой продукции – жидкого, сгущенного, порошкового «чеховпротеина». Затем происходит подготовка актеров к спектаклю с готовой «чп-продукцией». Затем идет спектакль по произведениям Чехова, который заканчивается звуком лопнувшей струны, переходящим «в мягкое, монотонное гудение. Через 69 секунд гудение обрывается». [496]
496
Там же. С. 497.
Речевой ряд пьесы представляет собой смесь различных текстов и дискурсов. Насчитывает этот коктейль по крайней мере пять ингредиентов:
– Идеологические речевые штампы советской эпохи: с трибуны произносится речь директора, обращенная к коллективу на юбилее завода, – с цифрами, производственными показателями, бурными аплодисментами и т. п.; таков же дикторский текст к кинохронике (типа былых «Новостей дня»: актеры прибыли на завод и общаются с рабочими) или к научно-популярному журналу (типа «Наука и жизнь», с объяснением производственного технологического процесса).
– Идеологические речевые штампы уже постсоветского времени (в речи директора), вроде: «Коммунистические авантюристы получили по заслугам… Всероссийская культурно-экологическая программа «Возрождение»… Проблема оздоровления, подъема российской культуры…» и т. п.
– Реплики героев из пяти пьес Чехова, нарезанные, перемешанные и не связанные одна с другой.
– Опечатки (сознательные?) в чеховских текстах.
– Наконец, «асигнификативная речь» [497] – абсолютно бессмысленные, абсурдные слова, точнее, набор звуков, которыми время от времени, по команде Голоса за сценой, актеры перемежают тексты Чехова.
497
Рыклин М. Медиум и автор: О текстах Владимира Сорокина // Сорокин В. Собрание сочинений. Т. 2. С. 745.
Например, вводная ремарка пьесы в пьесе и первые реплики выглядят так:
На сцене: терраса дома, выходящая в цветущий вишневый сад; в саду качели; на террасе стол, сервированный для ужина, с горящей лампой посередине, стулья, на одном из которых гитара. Вечереет. Слышно, как в доме играют на рояле. Вся декорация, включая мельчайшие детали (яблоки на столе, листья и др.), сделана из внутренностей А. П. Чеховых. Иванов сидит за столом и читает книгу. Из глубины сада на цыпочках к нему подкрадывается Нина Заречная и, поравнявшись с ним, громко хлопает в ладоши.
НИНА. Но он сейчас уехал с мачехой. Красное небо, уже начинает восходить луна, и я гнала лошадей, гнала (смеется). Но я рада (крепко жмет руку Иванова).
ИВАНОВ (читая). Хорошо, после…
НИНА. Это так… Видите, как мне тяжело дышать. Через полчаса я уеду, надо спешить. Нельзя, нельзя, Бога ради не удерживайте. Отец не знает, что я здесь.
ИВАНОВ. Я читаю… после… <…> Мне жаль, что от вас водкой пахнет. Это противно.