Чехов. Книга 2
Шрифт:
— Об этом я не подумал, — признался я.
— А без машинки мы подойдем спокойно. Вас и вовсе могут принять за франта с работы этого самого убитого. И мы осторожно все вызнаем и по-тихому краями разойдемся.
Машина на самом деле в этом месте выглядела слишком заметной. Фома вырулил к стоянке такси, которая оказался пятачком за каким-то административным зданием. Ограда была условной и представляла собой ржавую сетку. На выезде на старом потрепанном кресле, которое кто-то, видимо, вынес на мусорку, под выцветшим пляжным зонтиком сидел парень в тельняшке. Завидев нас, он поднялся на ноги и взялся за свисток, который висел у него на шее.
— Здарова Петруха, — выкрикнул ему Фома и махнул рукой. — Меня к тебе Митрич послал, чтобы машинку оставить на часик-другой.
— Рупь, — нагло заявил рябой парнишка и приосанился.
— Десять копеек сейчас и десять, когда вернусь, — строго обрезал Фома. — А если попортишь машину — шкуру с тебя спущу.
— Тридцать, — насупился Петруха и важно вытер красный нос.
— Двадцать, — не уступал помощник. — И две сигареты, ежели ты не малой.
— Не малой, — тотчас оживился Петруха. — Мне уже девятнадцать годков.
— Не врешь? — словно сомневаясь спросил слуга.
— Вот те зуб, — паренек ловко щёлкнул ногтем большого пальца по одному из передних зубов. И я заметил, что некоторые резцы у парня уже отсутствовали. Видимо, обещания, подкрепленные такой серьезной клятвой, он исполнял не всегда.
Я вышел из салона и спокойно дожидался, когда водитель припаркует машину между двумя блестящими желтыми такси. Петруха окинул меня оценивающим взглядом и тотчас отвернулся.
— Половину вперед, — напомнил он Фоме и получил монеты, которые сунул в передний карман потертых джинсов. — Ежели через пару часов не вернетесь, рупь будет.
— Губу закатай, — насупился помощник. — Еще десять копеек добавлю. А рупь, если на ночь оставлю.
— Договорились, — щербатый протянул руку и ощерился в довольной улыбке.
— Ежели тебя на месте не будет, и собаки не пустят к машине, мой напарник убьет их силою, и мы уедем без оплаты, — подытожил Фома и стиснул ладонь Петрухи.
Тот скис и поплелся в сторону своего кресла, бормоча себе под нос про злобных дядек, которые не дают ему жить в довольствии.
— Как ты про собак понял? — спросил я, когда мы отошли подальше.
— Я их чую, — спокойно пояснил Фома и тотчас добавил, — Свисток у него на шее висел, разве вы не видели?
— И что с ним не так? — не понял я.
— Его слышат только псы, — помощник усмехнулся. — Да и на охранника пацан не похож. Такого по голове огреть каждый может. Кто бы стал доверять стоянку дрыщу, если бы у него помощников не было?
— Ясно. А ты думаешь, что он ушел бы на ночь, оставив собак у машин?
— Наверняка с Митричем тем в сговоре. И разделил бы с ним тот рупь, который с нас к утру получил.
— Хитро, — оценил я. — И ты неплох.
— Это оттого что пришлось помотаться, вашество, — вздохнул Фома. — И вы не подумайте, что люди эти плохи. Просто тяжело им живется и с чужого взять пятак-другой — не считается зазорным.
— Учту.
Мы дошли до рядов пятиэтажек, которые были обсажены высоченными березами. Стволы ближе к земле были исписаны ножичками, и хранили имена многих аборигенов и их зазноб, вырезанных рядом со знаком плюса. У каждого подъезда, которые тут по привычке Петрограда все равно именовали парадными, стояли широкие лавки. Местами доски сидений на них были выломаны, и ушлые жильцы выносили табуреты, чтобы поставить внутрь металлических конструкций.
В песочнице на детской площадке, огороженной сеткой, копалась детвора под присмотром суровой тетки с котом на поводке. Полосатый питомец — единственный, кто проявил к нам интерес. Он повернул пухлую морду и проводил нас внимательным взглядом.
Я сравнил адрес, написанный на листке, с табличкой на доме.
— Нам сюда, — указал я на дорожку, тянущуюся вдоль стены.
Мы свернули и вскоре остановились у распахнутого подъезда. То, что родня Левина жила тут, сомнений не было. На лавке развалился мужичок в приличном когда-то костюме. Ткань знатно выгорела на одном плече из-за того, что вещь, вероятно, долго висела спинке стула, и солнце нещадно жарило пиджак. Рядом со спящим сидел мальчонка лет пяти и увлеченно играл в змейку в кнопочном телефоне, цепочка от которого тянулась к ремню на штанах храпящего гражданина. Пацан тоже был одет официально — в рубашку и серые брюки с отглаженными стрелками. На карманах штанов виднелись жирные пятна, очень похожие на отпечатки пальцев, а на салфетке поверх колена лежал источник пятен — румяный надкусанный пирожок.
Окна одной из квартир второго этажа оказались распахнуты. Из большого неслась хмельная беседа, а из другого тянулся запах кипящего борща. Тучная женщина оперлась богатой грудью на подоконник кухни. Она флегматично пила компот из запотевшей литровой банки и закусывала обжаренным до золотистой корочки куриным окорочком. Ее лоб обхватывала черная лента, которую тут принято было носить в знак траура.
— Здравы будьте, тетушка, — Фома уважительно стянул с головы кепку и поклонился.
— И тебе не хворать, — ответила она без особого интереса. — На поминки пришли чо ли?
— А тут Левина Бориса родичи?
— Тута, — женщина залпом допила компот, потом сунула в рот остатки куры вместе с костью. Та жалобно захрустела между зубами.
— А где можно увидеть родственников? — осведомился я и женщина осмотрела меня с живым интересом.
— Вы за долгами пришли, что за Бориской остались? — зычным голосом уточнила женщина и в квартире мигом смолкли разговоры.
В другом окне появилась пара голов, которые тотчас скрылись из виду.
— Что вы, матушка, — возразил Фома. — Как можно так подумать…
— А чего думать, раз такие разряженные франты являются на ночь глядя? Ждать хорошего от таких вот гостей не приходиться.
В этот момент из подъезда показалась несколько широкоплечих парней в светлых рубашках, которые им были маловаты. Не удивлюсь, что местные жители покупали костюмы только к выпускному или к свадьбе. И надевают их к каждому подходящему событию, к которому можно было отнести и поминки. А скорее всего, в этих самых костюмах их и похоронят.
— Эти чо ли за долгом пришли? — заревел первый парень, который скатился со ступеней порога.