Чекисты рассказывают. Книга 4-я
Шрифт:
Ей случилось наблюдать отъезд детей в пионерский лагерь, и это потрясло ее до глубины души. Вереница автобусов, наполненных говорливой и шумной детворой, тронулась за город под музыку духового оркестра. Колонну эскортировали милицейские машины, освобождая дорогу от транспорта. Детей везли не только торжественно, почетно, но везли бережно. Она не выдержала, спросила оказавшуюся рядом женщину: «Это чьи дети?» Женщина непонимающе посмотрела на нее, ответила просто, обычно: «Как чьи? Рабочих завода «Красный пролетарий». Для женщины это было привычно, а для Велты равносильно неожиданному открытию.
Перед глазами Велты проходил совершенно иной
Они познакомились в фирменном поезде «Латвия». Авиационный механик, старшина ВВС, назвавшийся Валентином, и молодая светловолосая женщина по имени Велта.
Велта оказалась весьма интересным собеседником, хорошо разбирающимся в искусстве, музыке, современной литературе Запада. Валентин был приятно удивлен, когда она обнаружила неплохие знания авиационной техники.
— А это откуда у вас? — изумился он.
Велта улыбнулась, назидательно ответила:
— Жена летчика, книжные полки которого заполнены технической литературой, а жизнь его как в части, так и дома состоит из бесконечных разговоров об авиации, обладает знаниями наравне с мужем. Нет, нет, я не преувеличиваю, — уверила она. — Чтобы жить с летчиком, надо жить его жизнью.
Валентину хотелось спросить, почему она разошлась с мужем, но он не решился задать такой вопрос.
— К тому же, — продолжала Велта, — когда-то я окончила три курса авиационного института.
— Вот как? — удивился Валентин. — А почему только три?
— Замуж вышла. А потом назначения мужа, переезды. Так и не пойму до сих пор, кто я. Не инженер, не техник, а теперь уже и не жена.
Мягко постукивали колеса на стыках рельсов, поезд подходил к Риге. Валентин смотрел на Велту и про себя отмечал, что ему нравилась ее манера говорить. Легкий латышский акцент придавал ее голосу мягкость, задушевность. И вообще в ней все было настолько красиво, притягательно, что он невольно подумал: «Мне бы такую жену». Подумал и испугался этой мысли, как пугался ее каждый раз, когда решал связать свою судьбу с женщиной. В семейной жизни он был неудачником. На четвертом году супружества от него ушла жена. Ничего не сказала, только с дороги прислала краткое письмо: «Прости. Больше не могу. Я не любила тебя». И все. С тех пор к мысли о браке он относился осторожно. Жил одиноко, порой до боли тоскливо, и завидовал своим товарищам, сумевшим создать крепкие семьи. Часто заглядывал к ним на огонек, чтобы посидеть, посмотреть на чужое семейное счастье, а придя домой, в опостылевшую холостяцкую квартиру, подолгу не смыкал глаз и думал, думал о той, что поступила так несправедливо и жестоко. Время сгладило боль обиды, но в выборе подруги он стал осмотрительнее. Вот почему неожиданно возникшее желание видеть Велту своей женой и удивило и испугало его, но не исчезло, а наоборот, разжигало интерес к Велте, и он мысленно уже прикидывал, подойдут ли они друг другу.
«Сколько же ей лет? — подумал он и заключил: — Видимо, лет тридцать, но выглядит значительно моложе». И это ему тоже нравилось. Он не верил в любовь с первого взгляда, но сейчас чувствовал, что с ним творится что-то неладное. Давно забытое после разрыва с женой чувство любви как бы возникало вновь к совершенно незнакомой женщине, которая вдруг стала настолько желанной, что он готов был тут же просить руки.
— Что, при ярком свете дня ваша попутчица выглядит не так уж молодо, как при свете лампы? — спросила Велта, заметив изучающий взгляд Валентина.
— Нет, зачем же? Вы молоды и привлекательны при любом свете. Только слегка устали, но это не удивительно. Мы и не заметили, как за интересной беседой промелькнула короткая летняя ночь.
— Да, конечно, — согласилась Велта, — льстить мне не надо. Я действительно устала. Годы уже не те.
Валентин хотел было запротестовать, но не успел.
— Не надо, мой друг, — попросила Велта. — А теперь оставьте меня одну. Я обращусь к зеркалу за красотой. Скоро Рига.
Валентин вышел из купе, закрыл за собой дверь и вскоре услыхал, как щелкнул за ним замок, улыбнулся женской осторожности. Прохладный утренний ветер врывался в полуоткрытое окно, забирался за ворот рубашки, приятно освежал тело. «Черт возьми, — думал он, — повезло ведь какому-то подполковнику, которому досталась такая интересная жена. Однако почему же они разошлись?»
ВСТРЕЧАЙ, АУСМА
Круминь приказал шоферу ехать на вокзал, а сам отправился туда пешком. Он любил ходить по улицам Риги, наблюдать людскую сутолоку, поток машин, троллейбусов, автобусов — все, что составляло жизнь города, в котором прошла его молодость, годы подпольной работы в буржуазной Латвии, фашистской оккупации. Он любил раскланиваться с многочисленными знакомыми, с которыми когда-то сводила его судьба, и думать над тем, что волновало его. Не изменил он своей привычке и сейчас. Следуя на вокзал, он думал.
Зачем Велта едет в Ригу? К матери? Почему же тогда не приехала раньше? И долгие годы даже не писала? Подобный приезд заранее готовится, ведется переписка, обусловливается время прибытия. А тут все произошло молниеносно. Одно, второе письмо Велты, затем настойчивая просьба: вызови, приеду, встречай. Почему так вдруг? Что случилось?
Найти ответ на все эти вопросы было невозможно, но Круминь хотел заглянуть несколько вперед. Он вспоминал все, что знал, об Аусме и Гунаре. И если о них знал много, то о Велте практически ничего, разве только помнил ее светловолосой, подвижной и веселой девчонкой, которой так гордилась Аусма. Но это было давно, еще до войны. Какая же она сейчас, что за жизнь прожила, с чем едет к матери?
В самом конце платформы в стороне от встречающих на скамейке сидела Аусма. Пришла она на вокзал давно и в нетерпеливом ожидании то ходила по перрону, то садилась на скамейку, доставала из сумочки карточку Велты, всматривалась в нее, боясь при встрече не узнать дочь. Она не заметила, как подошел Круминь, как на плечо легла его сильная рука.
Не ожидала она такой встречи. С тех пор, как ушла на пенсию, редко навещала бывших партизан, давно не видела и Яниса. Как же он постарел! Морщинки глубоко залегли на уставшем, осунувшемся лице, и только глаза были прежними, ласковыми, добрыми. Сначала ей показалось, что в них затаилась какая-то тревога, но она отбросила свои подозрения, когда Янис широко улыбнулся той улыбкой, которая ей нравилась в далекой молодости, и сказал: