Чекисты
Шрифт:
К окраине города они подошли как добрые знакомые.
— Фриц нынче дежурит! — воскликнула Лиза и будто даже обрадовалась.
— Пошли, пошли, — ободрила Липа.
Возле шлагбаума прохаживался автоматчик. Чуть в сторонке, на каком-то ящике, сидел толстомордый Фриц и уплетал вареные яйца.
— Гутен морген, Фриц! — закричали Липа и Лиза.
Немец, не переставая жевать, улыбнулся и неторопливо пошел навстречу девушкам. А они уже протягивали ему гостинцы.
— Дай чего-нибудь, дай, — шепнула Липа. Полина через
— Самогончика не желаете?
— О-о! Гут!
Немец засмеялся и ткнул пальцем сперва себя в живот, затем Полину в грудь и захохотал еще сильнее. Потом взял из рук Полины бутылку.
«Подавись, сволочь», — подумала Полина. Но Фриц не подавился, с сожалением вернул ей бутылку и опять ткнул пальцем.
— Отчен карош!
— Она спеть может, — сказали девушки. — О-ля-ля-ля! Концерт!
— О-о! — удивился Фриц.
— Спой ему — подобреет, — зашептали девушки. Полина откинула косу за спину, вскинула голову:
Синенький, скромный платочек…К шлагбауму подходили люди с котомками и мешками, откуда-то появилась старуха в черном платке.
Порой ночной Мы расставались с тобой…Полина видела потеплевшие глаза людей. Теперь она пела для них. На секунду представилось, что она, как бывало, поет в своем клубе, для односельчан. Голос набрал силу:
Мелькнет как цветочек, Синий платочек…Плакала старуха в черном. Благодарно и молчаливо слушала толпа. Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы на дороге не показалась немецкая штабная машина. Фриц первым ее заметил:
— Шнель! Шнель!
В городе девчата сказали Полине:
— Послезавтра встретимся у церкви. Утром, ровно в девять.
Они явно хотели уйти, и Полина не стала их задерживать. Ей нужно было отыскать сапожника Ермолина и передать «привет от Федора». Ермолин жил возле базара, в домике с красной крышей. К нему Железняк рекомендовал прийти вечером, чтобы не столкнуться с заказчиками.
По улицам шататься было опасно, и Полина свернула к подружке, которая жила как раз неподалеку, на Советской улице. Еще во время учебы в педучилище Полина ездила к ней на каникулы, гостила целую неделю. У Лариных был свой домик, небольшой сад и огород. Жила подружка с мамой — тихой, приветливой женщиной.
Полина легко отыскала их дом. Ее узнали, приняли хорошо. Евдокия Дмитриевна очень изменилась, постарела, а Нина хоть и похудела, но выглядела неплохо, да еще постриглась под мальчишку. Полина вспомнила, что в училище ока дружила с мальчишками, выкидывая иногда такие номера, над которыми смеялся весь курс.
— Я шмутки поменять, —
— О чем ты спрашиваешь?! — воскликнула Нинка и потянула ее в комнату. — Мама, дай нам поесть…
За столом Евдокия Дмитриевна всплакнула:
— Витенька наш пропал без вести…
Полина и забыла, что у Евдокии Дмитриевны был сын. В то время когда она гостила у Париных, Виктор служил в армии.
После ужина Полина засобиралась.
— Куда? — спросила Нинка.
— Нужно… Ненадолго.
— Скоро комендантский час… И вообще…
— Не бойся. Я город знаю.
На обратном пути от сапожника Ермолина, который передал Полине чистые бланки пропусков, она столкнулась с Нинкой.
— Ты чего? Я ж говорила, что город знаю. Пошли молча. У самого дома Нинка сказала:
— Не считай меня дурой. Понятно? Когда легли спать, она зашептала:
— Полинка… Я сразу почувствовала. Какая ты счастливая. Возьми и меня.
Полина подумала, потом сказала:
— Там видно будет.
— Не веришь? Хочешь, клятву лам. Полине пришла неожиданная мысль:
— У тебя никого нет на станции Торошино?
— Есть. Если надо, могу сходить…
Утром Нинка махнула на станцию Торошино. Там жил дальний ее родственник, работал путевым обходчиком на железной дороге.
— Я его сагитирую, — заверила она Полину. Вернулась Нинка поздно, усталая и злая.
— Ты подумай, — зашептала она, — не поверил. Доказательства велел принести.
С детства Нинка считала, что ей не повезло: родилась почему-то девчонкой. Как могла, она исправляла эту ошибку природы: гоняла футбольный мяч, каталась на лыжах с самых высоких гор, ни в чем не отставала от мальчишек.
Когда началась война, Нинка еще раз погоревала, что не родилась парнем. Никуда ее не брали, хотя была она «ворошиловским стрелком».
Жизнь заставила ее устроиться в офицерскую столовую. Работала она легко, никогда не терялась и с немцами держала себя гордо, недоступно. Так все устроила, что не приставали к ней офицеры, не пытались ухаживать, как за другими. Влепила раз псщечину одному лейтенанту. Тот было схватился за парабеллум, а Нинка крикнула на всю столовую звонко, хлестко: «Что же, стреляйте, если ничего другого не умеете!» И лейтенант опустил пистолет.
Нинка презирала и ненавидела фашистов. Ненавидела за то, что ворвались в ее город, лишили людей счастья, нагло ходят по чужой земле, громко смеются, жадно жрут. Будь это в ее силах, всех бы перестреляла. Не напрасно звали ее бедовой. Не испугалась бы, не дрогнула.
Но ничего она сделать не могла. Мучилась своим бессилием, мечтала о подвиге. И когда пришла к ней Полина, это было счастьем. Обрадовалась, а потом и расстроилась. Первое же простенькое поручение не выполнила, не сумела уговорить дядю Пашу.