Чекисты
Шрифт:
2 7 н о я б р я. Я не хочу вернуться в Ленинград, не сделав чего-либо существенного по ходу событий.
7 д е к а б р я.
Пусть далека адмиралтейская игла, Пусть не видны аллеи лип и сад, Но никакая мгла Не заслонит тебя, мой Ленинград.1 7 д е к а б р я. Ждала новостей. Подполковник мне приказал собираться и быть готовой.
А в Ленинграде усилились обстрелы... Не бегайте, ленинградцы, как бегали
2 0 д е к а б р я. Теперь уже точно, что еду, и на днях... Мне ужасно жаль, что едем не одновременно (с Еленой), но мы уславливались не огорчаться, если едет вначале одна. Меня это мучает... И все же я надеюсь, что и она вскоре, если не теперь вот, тоже поедет...
2 9 д е к а б р я. Скоро пойду выполнять свою работу в отряд. Постараюсь не ударить в грязь лицом и быть настоящей дочкой старых большевиков. И ничего со мной не случится.
1944 год.
В т о р а я д е к а д а я н в а р я. Уже в Хвойной. Здоровье у меня мировое, только иногда кровь из десен идет. Но против этого я имею замечательное средство — чеснок, им в изобилии снабдили меня при выезде из Боровичей, и я без стеснения поедаю его в нужном количестве.
Одета я тепло, прямо скажем, не по зиме — шуба, ватные штаны, валенки, свитер, гимнастерка, ну и остальные атрибуты полумужского-полудамского туалета.
Чувствую себя каким-то двойным человеком. Снаружи огрубела, а в душе стала мягче и нежнее. От хорошей музыки навертываются слезы на глаза, а от хороших стихов щемит сердце. Друзей своих люблю крепче и глубже, чем до войны, а уж о родных и говорить не приходится. Сердечные дела мои в обидном загоне...
Жизнью пока довольна, может быть, потому, что привыкла ко всем ее видам, а может быть, и потому, что строю крепкие солнечные планы на «после войны» и твердо верю в их исполнение.
С такой верой в будущее удивительно легко жить и работать.
ВЛАДИМИР ДЯГИЛЕВ
АЛЕКСАНДР КАДАЧИГОВ И ДРУГИЕ
1. ЗАТЯНУВШИЙСЯ ПРЫЖОК
Этой ночи ждали долго. Трижды получали парашюты. Трижды приезжали на аэродром. И — трижды возвращались на базу. В районе выброски рыскали карательные отряды.
Группа состояла из девяти человек. Чекисты были из разных мест, в Валдае встретились впервые. Александр Филиппович Кадачигов, старший опергруппы, присматривался к товарищам, прикидывал в уме: «Годятся ли?» Зюков — здоровый, высокий, носатый, больше все молчит. Ни словечка лишнего, ни шуточки, на смешка. Бесчастнов — исполнителен, аккуратен, любит порядочек. Тимоненко — молодцеват, с выправкой, рвется к работе. Мусин — какой-то не такой, все чего-то не понимает, переспрашивает. Пуховиков — болеет, фурункулы беднягу замучили. Пуговкин — замкнут, но сметлив. Мальцев — крепок, надежен, сразу вызывает симпатию. Ваня Гусев — радист, совсем еще мальчишка, восемнадцать лет. Романтик, в тыл стремится, как на футбол... «Поживем — увидим», — думал Кадачигов.
Выброска намечалась в Карамышевские
С каждым возвращением на базу настроение все заметнее портилось. Кадачигов понимал: еще одна ночь ожидания — и нервы не выдержат.
Выбросили их на шестнадцатые сутки. На костры они не попали. Приземлились довольно близко от врага. Фашисты открыли огонь. Хорошо, что лес укрыл чекистов.
2. ГОЛОДАЙ
Спалось плохо. Забылся Александр Филиппович только под утро. Разбудили чьи-то голоса. В землянке было мрачно. Вскочил, быстро обулся. Что такое? А где ремень? Ремня не было. Вышел из землянки, невольно поежился от утренней свежести. Неподалеку горел костер. Человек шесть, щурясь от дыма, сидели над ведром. Лица у всех были серые, большеглазые. Такие лица знакомы Александру Филипповичу по блокаде.
В ведре пузырилась вода и плавали кусочки какой-то бурой приправы. «Грибы, наверно», — подумал Александр Филиппович и тут же заметил блеснувшую в траве пряжку своего ремня. Один из партизан — брови словно усы — перехватил его взгляд.
— Копыто варим, — сказал он, оправдываясь.
На дорожке показался Бесчастнов, поманил Александра Филипповича.
— Парашюты с грузом накрылись...
— А батареи?
— В порядке. Зато и продукты и табак растащены...
Александр Филиппович покосился на костер, где разваривался его ремень, вздохнул и пошел знакомиться с командованием бригады.
С первых часов пребывания в тылу врага опергруппа оказалась без своих запасов на островке с довольно точным названием — Голодай.
Голодай — это клочок суши среди труднопроходимых болот. Он укрыл партизан от карателей. Бригада переживала тяжелые дни после трехнедельных изнурительных боев. Не было хлеба. Не было боеприпасов. Не было и аэродрома, на который мог бы сесть самолет. Лишь одно оставалось на вооружении людей: высокий боевой дух и ненависть к захватчикам. Это Александра Филипповича обрадовало.
На небольшой полянке шли военные занятия. Бойкий паренек по-командирски покрикивал: «Шевелись! Не отставай!»
Худые, измотавшиеся бойцы с трудом перебегали от кочки к кочке, падали, стараясь укрыться от воображаемого противника. Бежали они с натугой, падали с удовольствием. Александр Филиппович чувствовал, как им не хочется снова подниматься, но голос командира был неумолим:
— Не отставай! Не отставай!
3. ИСАЕВ И ГЕРМАН
Еще в Валдае Александр Филиппович старался побольше узнать о командовании бригады.
О комиссаре Исаеве ему сказали коротко: «Стоящий человек». Сложнее было с комбригом Германом. Александр Викторович — ленинградец. Окончил военное училище в Барнауле. Войну начал старшим лейтенантом в должности офицера связи при разведывательном отделе фронта. Был переведен в Партизанский край, сначала заместителем комбрига по разведке, а затем, когда создали третью бригаду, стал ее командиром. Герман, как говорили знающие его люди, командир боевой, требовательный, но с несколько гонористым характером.