Челноки
Шрифт:
Бухарест встретил слякотью, снегом с дождем и настороженной, какой-то неприятной и злой атмосферой. Выгрузились на перрон под фокусом таких же, по ощущениям, взглядов. Смуглые, грубые лица, черные папахи и нищета, которую чувствуешь кожей. Не респектабельный Будапешт, не свои в доску болгары, а словно стая голодных волков.
— Европа, блин! Стремно-то как… — поежился Ванька.
— Ножичек дать? — предложил мрачно Раф. — У меня еще есть.
Я с ним встал по бокам пирамиды, а Ванька пошел искать зал. Нас обступили, залопотали на своем, но Раф бесстрашно и грубо
— Нахер пошли!
Выражение его лица было настолько свирепым, что перевод на румынский им был не нужен. Всё понятно и так. С детьми было сложнее, их вокруг тьма, так и норовили хоть что-то стянуть. Русский не всегда значит добрый, а уж татарин как сама смерть. Раф чувствительными пинками отогнал цыганят.
Переносили мы свою гору отрезками метров по тридцать. Так, чтобы всё время видеть друг друга. Один там, один здесь, один носит. Лагерь разбили, прижавшись к стене и киоску. Как караван, окруженный разбойничьей шайкой. Слух о нас, видимо, уже разошелся, на нас показывали пальцем, пытались раздернуть, что-то просили, но косясь на Рафа, нападать не решались. Нож им все-таки показал, и румыны опасливо кружили вокруг, хищно блестя стальными зубами.
Мы точно в средневековье где-то в злачном районе. Да и вокзал выглядел как замок Дракулы. Вот тут Кай бы себя чувствовал дома. Спать в такой обстановке, понятно, нельзя. Да и как спать, если холод собачий. Жуть, а не город.
С погрузкой, разгрузкой и переходами мы адски вымотались, поэтому кто-то один по очереди, лежа на сумках, погружался в беспокойную дрему, вздрагивая на каждый подозрительный звук.
Что, если наши не приедут и завтра? Мы ж замерзнем здесь насмерть, я уже чувствовал себя, как в бреду. Проваливался в полусон даже стоя, отпихивал наглых и любопытных, отбивался от вездесущих цыган, не понимая, что снится, а что же реально. Лишь утром мы немного взбодрились, едва продержавшись первую ночь.
Вечером даже не сразу поверил, что дозор мой окончен, увидев счастливые лица коллег. Вдруг снова сон?
Но нет, всё получилось! Мы выдержали, выстояли, не потеряв ничего. Воистину подвиг, учитывая усталость, холод и смугло-вороватые рожи вокруг.
До границы с Болгарией спали, как мертвые, полагая, что пережили кошмар. Но мы ошибались. «Братушки» встретили в скверном расположении духа, чего никогда не было раньше. После беглого осмотра у нас собрали паспорта и объявили:
— Тръгваме с нещата си, митническа проверка на първия етаж на сградата на гарата!
— Чо? — остолбенели наши, не ждавшие подобной подставы.
— Просят выйти с вещами, таможенная проверка на первом этаже, — хмуро перевел я.
Проблема в том, что поезд стоит недолго, а перрон выходит на второй этаж. Надо спустить гору вещей, пройти таможню и подняться обратно. Поезд, понятно, уйдет.
— Да кто же нас проклял! — возмутился Ванек. — Дай ты им по матрешке, водяра осталась еще у кого?
Первое предложение таможенник с улыбкой отверг. Торговаться не стал и удалился с нашими паспортами на первый этаж. Пришлось посылать к нему конфликтологов — Бориску, Стаса, Витька. Последний был единственным, кто поехал с женой. Выгружаться не стали, все на нервах, стоим ждем.
— Заходим-заходим! — поторопила нас проводница. — Или выходим. Машинист нам гудит!
Мечемся по перрону, не зная, что делать. Наших всё нет, уезжать без паспортов точно нельзя, а выгрузиться уже не успеем. Отчаяние и обреченность. Вновь слышим гудок.
— Идут! — завопил Ванька, заметив возвращающихся с паспортами ребят.
— По двадцатке с носа! — улыбаясь, объявили Стас и Борис.
— А мой-то где? — тревожно спросила Светка.
Витька с ними нет. Мы в вагоне, поезд тронулся, в ее глазах страх.
— Так это, не отдают ему паспорт… С товаром вашим что-то не то, — отвел взгляд Бориска.
— Ну вы и суки… — сказала, как плюнула.
Паника на ее лице сменилась решимостью. Толкнув его по пути, Светка рванула стоп-кран.
Свист тормозных колодок, сильный толчок. Поезд встал.
— Что вы делаете? — взвизгнула проводница. — Вас оштрафуют! И арестуют! Шуточки что ль?
Пристыженные, мы скорбно молчали. Своих не бросают. Нехорошо. Сочувствовали, но страшно ведь. Вызовут полицию и ссадят всех. Снова в таможню, много вопросов. Как прошли? Кто пустил?
Пришел начальник поезда и седой болгарин в мундире. Ругались, угрожали, стыдили. Светка, сжав в тонкую линию губы, молчала, как партизан.
Болгарин ушел, поезд тронулся снова. Светка дернулась к стоп-крану, но проводница грудью перекрыла ей путь. Девушка развернулась и побежала в соседний вагон.
Да, та самая, что коня остановит. И если что, всё к черту спалит.
Снова толчок и визг тормозов.
На этот раз пришел полицейский и начальник вокзала. Опасливо оценив боевой настрой Светки, подходить к ней не стали. Смотрели на нее с уважением. Совещались между собой.
Через пять минут из недр таможни нам молча вернули Витька. Поезд тронулся. Нас отпустили.
«Безумству храбрых мы поем славу». Светка со слезами обнимала спасенного мужа, сделав то, что мы не смогли. Смотреть в глаза этой паре я просто не мог.
Бесконечно уставший, ввалился в купе, свалился на полку и мгновенно уснул.
Внутри себя я скрываю врагов — жадных демонов эго.
Все мои мысли только увеличивают мое беспокойство.
Все мои действия недобродетельны и приносят лишь боль.
А нужно мне не так уж много — встать на путь к просветлению.
Гуру, думай обо мне! Скорее посмотри на меня с состраданием!
Дай благословение отсечь все привязанности до самых корней.
На мгновение темнота расступилась, показав лицо той, кто мне пел. Впрочем, мне ли? Да, это Гейла, но я впервые увидел ее, как божество. Или демона, дакини, для меня всё одно. Сияние, радужные сферы, драгоценности, всё сверкает, играет бликами, и глаза, как фонари, только синие. И это пугало.