Челноки
Шрифт:
Но из-за позиции дочери и у Анны Михайловны имелись небольшие сомнения.
Очень уж той не хотелось, чтобы Настя осталась жить в деревне. Приезжая на побывку, Валентина Прокофьевна стелила на ступеньки крыльца старую телогрейку, усаживала рядом с собою Анну Михайловну и, лузгая семечки, одновременно вглядываясь в темневшее с каждой минутой бездонное небо, втолковывала ей: «Вот поженятся, и хвосты на пару будут телятам крутить», – считая Валеру с самого начала знакомства с Настей почему-то ветеринаром. Сама она в своё время еле вырвалась в город. Добилась с бывшим супругом квартиры, и сегодняшняя жизнь с прежней деревенской не шла ни в какое
Мыслила она здраво и по-житейски мудро, а по-женски расчётливо. Деревенским жителям, перебравшимся в город, приходилось поначалу выполнять самую чёрную и тяжёлую работу. Как могли, приспосабливались они к новым условиям, что в свою очередь заставляло многих из них в погоне за материальным благополучием забывать о прежних нравственных устоях деревенских жителей. Но зато имели они взамен нормированный рабочий день, стабильную заработную плату, отпуска и выходные дни.
– Ты старая, пойми, ежели выйдет за твово ветеринара – белого света не увидит. Работать будет, как проклятая с темна и до темна, а зарабатывать гроши. У тебя у самой – какая пенсия? Чё молчишь-то? – обращалась Валентина Прокофьевна с вопросом к матери, и сама же на него отвечала. – А я скажу, двенадцать рублей – курям на смех. Только четыре бутылки водки купить, чтоб дров привезть. И отчего это ты кажный раз в магазин, когда привоз, как на пожар несёсси. Да то, что в магазине в остальное время кроме черствого хлеба ничё не купишь. А в городе все магазины под боком. Выходные, празники. И будет она его обстирывать и обглаживать, а не угодит ежели што, так вечером придёт и в глаз даст, – дорисовывала она страшные картины будущей семейной жизни для своей дочери.
– Ну, уж ты Валентина куды хватила, – заступалась бабушка и за агронома, и за Настю. – Он парень самостоятельный. Агрономом работаить. Авось и слюбятся.
– Молчи, старая, – обрывала её дочь. – Агроном… Хрен редьки не слаще. Ты отжила своё. Сама терпела, а нам дай по-людски пожить. Ты мне девку с панталыку не сбивай.
Стараясь не перечить дочери, желая, как и все близкие родственники, детям и внучатам лучшей доли, чем та, что выпала им, Анна Михайловна при всех своих сомнениях в одной ей известные подробности отношений внучки и агронома Валентину Прокофьевну не посвящала. Любила она Настеньку и потакала отчасти. Рассуждала с высоты прожитых лет, что судьба поворачивается по-всякому: «и так, и эдак», что «жизнь прожить не поле перейти», что «покедаль дружатся – а дале видать будеть». «Жизнь в деревне само собой трудная, но пока и о свадьбе-то рановато думать. А он может зимой и дровишек подбросит и комбикорма завезет, да и по хозяйству пособит, ежили что».
Вот такие на первый взгляд малозначительные в масштабах государства проблемы волновали близких родственников Анастасии. Но для них они были куда важнее первого полета человека в космос, да и второго полёта, пожалуй, тоже.
Настя переоделась, подошла и чмокнула бабушку в щёку.
– Я к Тане зайду, мы на танцы пойдём.
– Танька-то одна в доме за хозяйку осталася. Мать на неделю в Москву к сестре укатила. Тожа, как муж помер, непутёвой сделалась, – вздохнула Анна Михайловна. – Так что ты долго с ней не засиживайся. Чтобы я до ночи в окно не гляделась. И себя блюди, – деланно строго нахмурилась женщина.
– Нет, нет. Мы всё равно к нашему дому придём, на лавочке посидим.
– Ну, ступай, ступай, – сказала Анна Михайловна, и перекрестила внучку.
Настя на дорожку глянула в зеркало, одёрнула платье, подчеркнувшее округлые формы её груди и вышла за порог на свежий вечерний воздух, тут же закруживший голову и наполнивший грудь свежестью и готовностью к счастью.
Стараясь идти по центру тропинки, она с опаской поглядывала на набухшую от росы траву, как бы вода, обильно усеявшая прозрачными каплями стебли и лепестки, не пролилась на её беленькие туфельки.
Ночью ей приснился странный сон. Она долго шла по залитой солнечным светом тропинке и вдруг очутилась в большом зале, разделённом на две половины толстой каменной стеной. Плача от бессилия она сжала пальцы в кулачки и принялась стучать по холодному массивному препятствию, но стена поглощала звуки, и ей стало очень страшно. Проснувшись в полной темноте, Настя поняла, что лежит на кровати, и прижимает кулаки к холодной стене…
Таня поджидала на крылечке своего дома, облокотившись на деревянные перила. Она громко поздоровалась:
– Настюша, привет!
– Привет, Татьяна!
– Что пошли? – девушка спорхнула по ступенькам вниз, подхватила её под руку, и они зашагали мимо выстроившихся в ряд высоких лип в сторону автострады, убегавшей вдоль домов сельских жителей мимо высокого старинного здания – места проведения культурного досуга молодёжи из окрестных деревень. Когда-то это была церковь. Лишённая куполов и внутреннего убранства, она была переделана под дом культуры. Узкие зарешеченные окна и толстые стены всё ещё продолжали веять покоем и стариной. Внутри, несмотря на электрическое освещение, всегда царил полумрак.
У входа девушек остановил молоденький белобрысый паренёк Витя Афонин: он шутливо раскинул в стороны руки и попытался обнять Анастасию.
– Цветочек ты мой ненаглядный…
Татьяна сразу же осадила кавалера:
– Щазз… Цветочек, да не твой. Убери руки.
Она бесцеремонно отодвинула парня в сторону и девушки вошли под высокие куполообразные своды. Витёк, оставаясь у дверей, пропел им вслед:
Ничего на свете лучше нету,Чем скрипеть кроватью до рассвету.Все его старания обратить на себя внимание остались незамеченными. Девушки уже прошли вперёд. При входе в танцевальный зал было небольшое фойе. Трудно предположить, чем это место являлось в то время, когда здесь функционировал храм. Сейчас напротив входа в зал вдоль стены поставили стулья. На почётных местах, развалившись, восседали местные авторитетные молодые люди. Дом культуры стоял на территории села Коровино и парни этого села составляли костяк наблюдателей за пребывавшими на танцы девушками. Из Настиного Заречья ребята эти места занимали редко. Так повелось, что из-за отдалённости и малочисленности своей деревни приходили они на танцы позже и нравом отличались более спокойным, нежели коровинские. Но до стычек дело иногда доходило.
Когда Настя с Татьяной прошли через фойе, Колька Воронин – самый авторитетный из коровинских склонился к своему приятелю Борьке Сычику – молодому чернявому пареньку:
– Видал, Настюха Волюсанова как расцвела. Вдул бы ей?
– С ней агроном зареченский ходит. Зайкой её называет.
– Кем? Кем? – насторожился Колька.
– Зайкой, – уточнил Борька.
– Ни хера се зайчик? – удивился Ворон, – её уже дрючить пора. Давай ему вечерком накатим по полной. Может он от неё отстанет?