Человеческая комедия
Шрифт:
В половине девятого были поставлены два стола. Хорошенькой г-же де Грассен удалось посадить сына возле Евгении. Действующие лица этой сцены, чрезвычайно занимательной, хотя и обыденной на первый взгляд, запаслись пестрыми карточками с рядами цифр и, закрывая их марками из синего стекла, как будто слушали шутки старого нотариуса, сопровождавшего каждое выходившее число каким-нибудь замечанием, а на самом деле все думали о миллионах г-на Гранде. Старый бочар кичливо поглядывал на розовые перья и свежий наряд г-жи де Грассен, на воинственную физиономию банкира, на Адольфа, на председателя, аббата,
“Они здесь ради моих денег. Они приходят сюда скучать ради моей дочки. Ха-ха! Моя дочь не достанется ни тем, ни другим, и все эти господа - только крючки на моей удочке”.
Это семейное празднество в старом сером зале, тускло освещенном двумя свечами; этот смех под шум самопрялки Нанеты-громадины, искренний только у Евгении да у ее матери; эта мелочность при таких огромных доходах; эта девушка, напоминающая птиц - жертв высокой цены, по какой они идут, неведомо для себя, опутанная и связанная изъявлениями дружбы, которую она мнила искренней, - все содействовало тому, чтобы сделать эту сцену грустно-комической. Впрочем, не была ли она сценой обычной во все времена и для всех стран, только сведенной к простейшему выражению?
Фигура старого Гранде, пользовавшегося с огромной выгодой для себя мнимой привязанностью двух семей, господствовала в этой драме и вскрывала ее смысл. Не был ли он воплощением единственного божества, в которое верит современный мир, олицетворением могущества денег? Нежные человеческие чувства занимали здесь только второстепенное место в жизни; ими одушевлялись три чистых сердца: Нанеты, Евгении и ее матери. Зато сколько неведения в их простодушии! Евгения с матерью понятия не имели о богатстве Гранде; они судили о житейских делах по своим смутным представлениям о них; деньги они не презирали и не почитали, привыкнув обходиться без них. Чувства их, неведомо для них подавленные, но живучие, составлявшие тайную основу их существования, делали их любопытным исключением среди этих людей, жизнь которых была ограничена чисто материальными интересами. Страшный удел человека! Всякое счастье исходит от неведения. В ту минуту, когда г-жа Гранде выиграла “котел” в шестнадцать су, самый крупный, какой когда-либо выпадал в этом зале, и когда Нанета-громадина смеялась от радости, глядя, как ее хозяйка прячет в карман эту большую сумму, у подъезда раздался стук молотка, и с такой силой, что женщины привскочили на стульях.
– Сомюрцы так не стучатся, - сказал нотариус.
– Можно ли так колотить?
– сказала Нанета.
– Что они, дверь, что ли, хотят выломать?
– Кого это черт принес?
– воскликнул Гранде.
Нанета взяла одну из двух свечей и пошла отворять в сопровождении Гранде.
– Гранде! Гранде!
– воскликнула жена его и, движимая смутным чувством страха, бросилась к дверям зала.
Игроки переглянулись.
– Не пойти ли и нам?
– проронил г-н де Грассен.
– Мне сдается, этот стук не к добру.
Господин де Грассен едва успел заметить фигуру молодого человека, сопровождаемого комиссионером конторы дилижансов, который нес два огромных чемодана и спальный мешок. Гранде резко повернулся к жене и сказал:
– Госпожа Гранде, вернитесь к вашему лото. Дайте мне переговорить
– Затем он быстро затворил дверь в гостиную, где возбужденные игроки снова заняли свои места, но игры не продолжали.
– Это кто-нибудь из сомюрских?
– спросила мужа г-жа де Грассен.
– Нет, приезжий.
– Не иначе как из Парижа.
– В самом деле, - сказал нотариус, вытаскивая старые часы в два пальца толщиной, похожие на голландский корабль, - сейчас ровно девять часов. Тьфу ты пропасть! Дилижанс главной конторы никогда не опаздывает.
– А человек-то молодой?
– спросил аббат Крюшо.
– Да, - отвечал г-н де Грассен.
– С ним багажа по меньшей мере кило триста.
– Нанета не возвращается, - заметила Евгения.
– Возможно, кто-нибудь из ваших родственников приехал, - сказал председатель.
– Возобновим ставки, - тихо воскликнула г-жа Гранде.
– Но голосу я заметила, что господин Гранде чем-то недоволен. Может быть, ему будет неприятно, ежели он заметит, что мы говорим о его делах.
– Это, верно, ваш двоюродный брат, - обратился Адольф к своей соседке.
– Очень красивый молодой человек, я видел его на балу у господина де Нусингена …
Адольф остановился: мать толкнула его ногой и, громко попросив у него два су для своей ставки, шепнула ему на ухо:
– Да замолчи ты, простофиля!
В эту минуту вошел Гранде без Нанеты-громадины: шаги ее и комиссионера послышались на лестнице. Вслед за Гранде шел приезжий, возбудивший такое любопытство и так живо занявший воображение присутствовавших; его нежданное прибытие в этот дом и в среду этих людей, куда он свалился как снег на голову, можно было сравнить с падением улитки в улей или с появлением павлина на каком-нибудь невзрачном деревенском птичьем дворе.
– Садитесь к огню, - сказал Гранде приезжему.
Прежде чем сесть, молодой человек очень мило поклонился присутствовавшим. Мужчины поднялись и ответили вежливым поклоном, дамы чопорно сделали реверанс.
– Вы, верно, озябли, сударь?
– сказала г-жа Гранде.
– Вы, может быть, приехали из…
– Ах, уж эти женщины!
– сказал старый винодел, отрываясь от чтения письма, которое держал в руке.
– Дайте же человеку отдохнуть.
– Но, папенька, может быть, гостю вашему что-нибудь нужно, - сказала Евгения.
– У него у самого есть язык, - строго ответил винодел.
Только незнакомец удивился этой сцене, прочие привыкли к деспотической манере хозяина. Тем не менее после этих двух вопросов и ответов незнакомец поднялся с места, повернулся спиной к огню, поднял ногу, чтобы согреть подошву сапога, и сказал Евгении:
– Благодарю вас, кузина, я обедал в Туре. И мне ничего не нужно, - прибавил он, глядя на Гранде.
– Я даже совсем не устал.
– Вы, сударь, приехали из столицы?
– спросила г-жа де Грассен.
Шарль - так звали сына парижского г-на Гранде, - слыша обращенный к нему вопрос, достал маленький лорнет на цепочке, висевший у него на шее, приставил его к правому глазу, чтобы рассмотреть и то, что было на столе, и тех, кто был за столом, оглядел весьма беззастенчиво г-жу де Грассен и, все обозрев, сказал ей: