Человеческая комедия
Шрифт:
– А вы могли бы кого-нибудь убить ради меня?
– Хоть двух.
– Ребенок! Да, вы ребенок, - сказала она, удерживая навернувшиеся слезы.
– Вот вы, пожалуй, могли бы любить искренне!
– О да!
– воскликнул он, кивая головой.
За этот ответ виконтесса прониклась участием к студенту-честолюбцу. Южанин впервые действовал с расчетом. За то время, пока он находился между голубым будуаром графини де Ресто и розовой гостиной г-жи де Босеан, Эжен успел пройти трехлетний курс парижского права, хотя негласного, но составляющего всю высшую общественную юриспруденцию,
– Да, вспомнил!
– сказал Эжен.
– У вас на балу мне понравилась графиня де Ресто, и я был у нее сегодня днем.
– И, наверно, сильно помешали ей, - с усмешкой заметила г-жа де Босеан.
– Я невежда и, если вы откажете мне в помощи, восстановлю против себя всех. Думаю, что в Париже трудно встретить женщину молодую, красивую, изящную, богатую и в то же время никем не занятую, а мне она необходима, притом такая, которая могла бы научить меня тому, что вы, женщины, умеете преподавать так хорошо, - науке жизни. Всюду я натолкнусь на какого-нибудь графа де Трай. Я и пришел к вам с просьбой разрешить мне загадку и объяснить, какого рода глупость я там сделал. Я завел разговор о некоем папаше…
– Герцогиня де Ланже, - доложил Жак, прервав Эжена.
Студент выразил ужимкой крайнюю досаду.
– Если вы желаете иметь успех, - заметила, понизив голос, виконтесса, - прежде всего не будьте так непосредственны.
– А! Добрый день, дорогая, - сказала она, встав и идя навстречу герцогине; затем пожала ее руки с такой сердечностью, точно встречала свою сестру; герцогиня ответила ей самыми очаровательными изъявлениями нежности.
“Вот две искренних подруги, - подумал Растиньяк.
– Теперь у меня будет две покровительницы, их вкусы должны быть одинаковы, и, разумеется, другая тоже примет участие во мне”.
– Дорогая Антуанета, какой счастливой мысли я обязана тем, что вижу вас?
– спросила г-жа де Босеан.
– Просто я видела, как маркиз д’Ажуда-Пинто входил к Рошфидам, и подумала, что застану вас одну.
Госпожа де Босеан не закусила губу, не покраснела, взгляд ее не изменился, лицо как будто даже просветлело, пока герцогиня говорила эти роковые слова.
– Если бы я знала, что вы заняты… - добавила герцогиня, оборачиваясь к Эжену.
– Это мой родственник, господин Эжен де Растиньяк, - сказала виконтесса.
– Вы что-нибудь знаете о Монриво?
– спросила она.
– Серизи вчера мне говорила, что его нигде не видно, - он не был у вас сегодня?
Герцогиня почувствовала, как жало этого вопроса проникло в ее сердце: она была без памяти увлечена генералом Монриво, но ходили слухи, что он с ней разошелся.
– Вчера он был в Елисейском дворце, - ответила она, вся вспыхнув.
– На дежурстве?
– предположила г-жа де Босеан.
– Клара, вы знаете, конечно, - в свою очередь спросила герцогиня, зло сверкая глазами, - что завтра состоится оглашение маркиза д’Ажуда-Пинто и мадмуазель де Рошфид?
Удар был слишком силен, виконтесса побледнела, но ответила, смеясь:
– Это сплетни, которыми тешат себя глупцы. Зачем маркизу д’Ажуда давать Рошфидам свое имя,
– Да, но у Берты, как говорят, будет двести тысяч ливров дохода.
– Маркиз д’Ажуда слишком богат, чтобы руководиться подобными расчетами.
– Но, дорогая, мадмуазель де Рошфид сама по себе очаровательна.
– Вот как!
– Словом, сегодня он обедает у них, брачный контракт уже составлен. Меня крайне удивляет, что вы так мало знаете об этом.
– Какую же глупость вы совершили, милостивый государь?
– спросила Эжена г-жа де Босеан.
– Видите ли, дорогая Антуанета, этот младенец только что подкинут свету и ничего не понимает из того, о чем мы говорим. Будьте снисходительны к нему: отложим наш разговор до завтра. Завтра, несомненно, обо всем будет сообщено открыто, тогда и вы можете извещать всех открыто и с уверенностью.
Герцогиня окинула Эжена тем надменным взглядом, что, смерив человека с головы до ног, сразу пригнетает его и обращает в нуль. Достаточно умный, чтобы сообразить, какие колкости скрывались под дружескими фразами обеих дам, Эжен ответил:
– Я, сам того не зная, вонзил кинжал в сердце графини де Ресто. Именно в этом незнании моя вина. С теми, кто вам причиняет боль вполне сознательно, вы продолжаете встречаться и, может быть, побаиваетесь их, а если человек наносит рану, не ведая всей глубины ее, то на такого смотрят, как на дурачка, на простофилю, ни из чего не способного извлекать пользу, и все относятся к нему с презрением.
Госпожа де Босеан наградила студента теплым взглядом, выразив им одновременно и признательность и чувство своего достоинства, как это умеют делать люди большой души. Ее взгляд излился целительным бальзамом на свежую рану в сердце Растиньяка, которую только что нанесла Эжену герцогиня, определяя ему цену глазом присяжного оценщика.
– Представьте себе, - сказал Эжен, - мне удалось завоевать расположение графа де Ресто. А надо вам сказать, - обратился он к герцогине смиренно, но в то же время и лукаво, - что я пока только жалкий студент, совершенно одинокий, очень бедный…
– Не говорите таких вещей, господин де Растиньяк. Мы, женщины, никогда не гонимся за тем, что никому не нужно.
– Что делать!
– отвечал Эжен.
– Мне всего-навсего двадцать два года! Надо уметь сносить невзгоды такого возраста. Кроме того, сейчас я исповедуюсь, а чтобы преклонить для этого колена, не найдешь исповедальни прелестнее, чем эта; правда, в таких исповедальнях только грешишь, а каешься в других.
Герцогиня холодно выслушала эту святотатственную болтовню и осудила ее за дурной тон, сказав виконтессе:
– Кузен ваш еще новичок…
Госпожа де Босеан от всего сердца посмеялась над герцогиней и своим кузеном.
– Да, моя дорогая, он новичок и ищет себе наставницу, которая преподала бы ему хороший тон.
– Герцогиня, - вновь обратился к ней Эжен, - мне кажется, желанье быть посвященным в тайны того, что нас пленяет, вполне естественно, не правда ли? (“Однако, - подумал он, - для разговора с ними я изобретаю фразы, достойные любого парикмахера”.)