Человеческая комедия
Шрифт:
– Оставим разговор обо мне, - сказала она мрачно, покачав головой.
– Мы пообедаем вдвоем, потом отправимся слушать чудесную музыку. Я в вашем вкусе?
– спросила она, вставая и показывая свое платье из белого кашемира с персидским рисунком редкого изящества.
– Я бы хотел, чтобы вы были для меня всем, - ответил Эжен.
– Вы просто прелесть.
– Для вас это было бы грустным приобретеньем, - возразила она с горькой усмешкой.
– Здесь ничто не говорит вам о несчастье, а между тем, несмотря на это внешнее благополучие, я в отчаянии. Мое горе не дает мне спать, я подурнею.
– О, это невозможно!
– запротестовал Эжен.
– Любопытно знать, что это за огорчения, которых не может рассеять даже беззаветная любовь?
– Если бы я доверила их вам, вы бы сбежали от меня. Ваша любовь ко мне - только обычное мужское ухаживание. Когда
– Нет, посидим здесь, - ответил Растиньяк, усаживаясь рядом с г-жой де Нусинген на диванчик у камина и уверенно взяв ее руку.
Она не протестовала и даже сама пожала ему руку крепким, порывистым пожатьем, выдававшим сильное волнение.
– Послушайте, - обратился к ней Эжен, - если у вас есть неприятности, вы должны поделиться ими со мной. Я хочу доказать вам, что я люблю вас ради вас самих; либо продолжим наш разговор, и вы скажете, какое у вас горе, чтобы я мог его развеять, хотя бы для этого пришлось убить полдюжины мужчин, - либо я уйду и больше не вернусь.
– Хорошо!
– воскликнула она, ударив себя по лбу под влиянием какой-то внезапной отчаянной мысли.
– Я испытаю вас сейчас же. Да, - сказала она в раздумье, - другого выхода нет!
– и позвонила.
– Карета барона готова?
– спросила она у своего лакея.
– Да, сударыня.
– В ней поеду я. За бароном пошлете мой экипаж. Обед к семи часам.
– Ну, едемте, - приказала она Эжену.
Студенту казалось сном, что он сидит в карете самого де Нусингена и рядом с этой женщиной.
В Пале-Рояль, к Французскому театру, - приказала она кучеру.
По дороге, видимо волнуясь, она отказывалась отвечать на все расспросы Растиньяка, не знавшего, что думать об этом молчаливом, упорном, сосредоточенном сопротивлении.
“Один миг - и она ускользнула от меня”, - подумал Растиньяк.
Карета остановилась, баронесса взглядом прекратила его безрассудные излияния, когда он чересчур увлекся.
– Вы очень меня любите?
– спросила она.
– Да, - ответил он, скрывая нараставшую тревогу.
– Чего бы я ни потребовала от вас, вы не станете плохо думать обо мне?
– Нет.
– Готовы ли вы мне повиноваться?
– Слепо.
– Вы бывали когда-нибудь в игорном доме?
– спросила она дрогнувшим голосом.
– Никогда.
– О, я могу вздохнуть свободно. Вам повезет. Вот мой кошелек, - сказала она.
– Берите! В нем сто франков - все, чем располагает счастливая женщина. Зайдите в какой-нибудь игорный дом; где они помещаются, не знаю, но мне известно, что они есть в Пале-Рояле. Рискните этими ста франками в рулетку: или проиграйте все, или принесите мне шесть тысяч франков. Когда вернетесь, я расскажу вам, какое у меня горе.
– Чорт меня побери, если я понимаю, что мне надо делать, но я вам повинуюсь, - ответил он радостно, подумав: “Она компрометирует себя при моем соучастии и не сможет мне отказать ни в чем”.
Эжен берет красивый кошелек и, расспросив какого-то торговца готовым платьем, бежит к подъезду N 9, в ближайший игорный дом. Он поднимается по лестнице, сдает шляпу, входит и спрашивает, где рулетка. Завсегдатаи удивлены, а один из лакеев подводит его к длинному столу. Эжен, окруженный зрителями, спрашивает, нимало не стесняясь, куда поставить свою ставку.
– Если положить луидор на одно из тридцати шести вот этих чисел и номер выйдет, вы получите тридцать шесть луидоров, - сказал Эжену какой-то почтенный седой человек.
Растиньяк кидает все сто франков на число своих лет - двадцать один. Не успевает он опомниться, как раздается крик изумления. Он выиграл, сам не зная как.
– Снимите ваши деньги, - сказал ему седой человек, - два раза подряд выиграть таким способом нельзя.
Старик подал ему гребок, Эжен подгреб к себе три тысячи шестьсот франков и, попрежнему не смысля ничего в игре, поставил их на красное. Видя, что он еще играет, все смотрят на него с завистью. Колесо крутится, он снова в выигрыше, и банкомет кидает ему еще три тысячи шестьсот франков.
– У вас семь тысяч двести франков, - сказал ему на ухо старик.
– Мой совет вам - уходите: поверьте мне, красное уже выходило восемь раз. Если вы милосердны, отблагодарите за добрый совет и дайте что-нибудь на бедность бывшему наполеоновскому префекту, который впал в крайнюю нужду.
Эжен в растерянности позволяет седому человеку взять десять луидоров и сходит
– Вот возьмите! Теперь куда вы повезете меня?
– сказал он, передав г-же де Нусинген семь тысяч, когда захлопнулась дверца кареты.
Дельфина обнимает его с безумной силой и целует крепко, но без всякой страсти.
– Вы спасли меня!
Слезы радости заструились по ее щекам.
– Друг мой, я расскажу вам все. Вы будете мне другом, не правда ли? На ваш взгляд, я богата, даже очень; у меня есть все или как будто бы есть все. Так знайте, что господин де Нусинген не позволяет мне распорядиться ни одним су: он оплачивает все расходы по дому, мой выезд, мои ложи, отпускает мне жалкую сумму на туалеты, сознательно доводя меня до тайной нищеты. Я слишком горда, чтобы выпрашивать. Я бы почитала себя последней тварью, если бы стала платить за его деньги той ценой, какую он хочет с меня взять! Отчего же я, имея семьсот тысяч франков, позволила себя ограбить? Из гордости, от негодования. Мы еще так юны, так простодушны, когда начинаем супружескую жизнь. Чтобы выпросить денег у мужа, мне довольно было одного слова, но я не могла произнести его, я не решалась никогда заикнуться о деньгах, я тратила собственные сбережения и то, что мне давал бедный отец, потом я стала занимать. Брак - самое ужасное разочарованье в моей жизни, я не могу говорить об этом с вами; достаточно вам знать, что я бы выбросилась из окна, если бы мне пришлось жить с Нусингеном не на разных половинах. Когда же оказалось необходимым сказать ему о моих долгах, долгах молодой женщины, о тратах на дорогие украшения, на всякие другие прихоти (отец нас приучил не знать ни в чем отказа), я очень мучилась; наконец набралась храбрости и заявила ему о своих долгах. Разве у меня не было своего собственного состояния? Нусинген вышел из себя, сказал, что я разорю его, наговорил мне всяких мерзостей! Я была готова провалиться сквозь землю. Так как он забрал мое приданое себе, он все же заплатил, но с той поры назначил мне на личные мои расходы определенную сумму в месяц; я покорилась, чтобы иметь покой. А потом мне захотелось польстить самолюбию одного известного вам человека. Хотя он обманул меня, но я бы поступила дурно, не отдав справедливости благородству его характера. И все же он со мной расстался недостойным образом. Если мужчина отсыпал кучу золота женщине в дни ее нужды, он не имеет права бросать такую женщину; он должен любить ее всегда! Вам двадцать один год, у вас еще хорошая душа, вы молоды и чисты, вы спросите, как может женщина брать от мужчины деньги? Боже мой, да разве не естественно делить все с человеком, который дал нам счастье? Отдав друг другу все, можно ли смущаться из-за какой-то частицы целого? Деньги начинают играть роль лишь с той минуты, когда исчезло чувство. Если соединяешь свою судьбу с другим - то не на всю ли жизнь? Какая женщина, веря, что она действительно любима, предвидит впереди разлуку? Ведь вы клянетесь нам в любви навеки, так допустимы ли при этом какие-то свои особые, другие интересы? Вы не представляете себе, что выстрадала я сегодня, когда муж мой отказался наотрез дать мне шесть тысяч, а он столько же дает каждый месяц оперной плясунье, своей любовнице! Я хотела покончить с собой. Самые безрассудные мысли мелькали у меня. Временами я завидовала участи служанки, моей горничной. Пойти к отцу? бессмысленно! Мы с Анастази совсем ограбили его: он продал бы себя, если бы за него дали шесть тысяч франков! Я бы только напрасно привела его в отчаяние. Я не помнила себя от горя; вы спасли меня от смерти и позора. Объяснить все это вам моя обязанность: я очень легкомысленно и опрометчиво вела себя с вами. Когда вы отошли от меня и скрылись из виду, мне так хотелось убежать… Куда? не знаю. Вот какова жизнь у половины парижских женщин: снаружи - блеск, в душе - жестокие заботы. Я лично знаю страдалиц еще несчастнее меня. Одни вынуждены просить своих поставщиков, чтобы те писали ложные счета, другим приходится обкрадывать своих мужей; у одних мужья думают, что шаль в пятьсот франков стоит две тысячи, у других - что шаль в две тысячи стоит лишь пятьсот. А можно встретить и таких женщин, что морят голодом своих детей, выгадывая себе на новое платье. Я же не запятнала себя такою гнусной ложью. Теперь конец моим терзаньям! Пусть другие продают себя своим мужьям, чтобы верховодить ими, зато я свободна! В моей власти сделать так, чтобы Нусинген осыпал меня золотом, но я предпочитаю плакать на груди человека, которого могу уважать. О, сегодня вечером у де Марсе уже не будет права смотреть на меня, как на женщину, которой он заплатил.