Человеческое тело
Шрифт:
— Ты чего?
— Шшш…
Стараясь не дышать, Йетри следит за движением бритвы.
— Слушай! — говорит Чедерна. — Вечером, когда все пойдут в столовую, мы заберем змею из Развалины.
— Я эту дрянь трогать не буду!
— Я сам все сделаю. Я же тебе сказал, будешь стоять на шухере и просто смотреть, чтобы никто не подошел.
— А зачем тебе змея?
— Засуну в спальник Митрано.
— Оба-на!
— Вот именно. Увидишь, как он подскочит, когда найдет змею.
— Ты что, не видел, как он вчера испугался? Он на змею даже смотреть не мог.
— То-то и оно.
Чедерна проводит бритвой по нижней челюсти Йетри, старательно следуя
— А если он потом разозлится?
— Кто? Митрано, что ли? В этом весь кайф.
Кайф в том, чтобы раз и навсегда отомстить Митрано за то, что пережил из-за него Чедерна в день обстрела, когда Митрано ныл, как баба, и просил пустить его обратно в убежище, на прежнее место. Но Чедерна этого не говорит, это их с говнюком Митрано личное дело.
— А если Рене разозлится?
— Рене никогда не злится. И вообще мне наплевать. Если делать только то, что он говорит, можно умереть со скуки. Ему тоже будет весело, вот увидишь.
— Ну, не знаю. Что-то мне это не нравится.
— Ты же обещал, что поможешь! Если сейчас передумаешь — значит, ты трус. Ну-ка подними подбородок!
— О’кей, — еле слышно бурчит Йетри, — я согласен.
— Главное, чтобы нас никто не заметил, иначе все пропало. Когда они вернутся и увидят, что змеи больше нет, с ума сойдут.
— Да ведь Торсу вообще не выходит из палатки.
— У Торсу мозги давно закипели от компьютера. Он даже не обратит внимания.
Теперь Чедерна занимается усами Йетри, а тот послушно втягивает губы, чтобы лицо было гладким. Чедерна вытирает ему пальцами остатки пены. Так делал старший брат Чедерны, когда у того только начали расти усы и борода. Ради брата Чедерна готов обежать в чем мать родила вокруг отряда талибов — куда там, он бы и на расстрел пошел. У брата он научился, насколько легко завоевать восхищение того, кто младше тебя.
— Чедерна? — спрашивает Йетри.
— Ну, выкладывай.
— Сделаешь мне бакены с тонкими кончиками, как у тебя? У меня не получается.
Чедерна улыбается ему. Его Йетри — хороший мальчик. Чедерна тронут.
— Не мотай головой, целочка! Дело требует аккуратности.
Ирене еще не заводила разговор о том, что случилось прошлой ночью, но Эджитто от этого не легче: наоборот, он с каждым часом все сильнее нервничает. Когда он проснулся утром, ее уже не было. Полковник сказал, что Ирене уехала в патрульный объезд вместе с солдатами, ей хотелось увидеть базар и обсудить кое-что с информаторами. Появилась она на обеде, в столовой они сидели за одним столом. Эджитто смотрел, как она развлекает офицеров рассказами об одном сослуживце, которому не понравилось то, что она сообщила о нем в Генеральный штаб. Он шел за ней до самого дома, а потом избил, да так, что у нее треснули два ребра. Все смеялись и возмущались: чтобы военный избил коллегу-женщину, где же это видано, что за мерзкий трус! Эджитто, чтобы не выделяться, тоже улыбался. Она все это не выдумала? И почему Ирене решила рассказать именно эту историю? Может, хочет дать ему понять, что с ней шутки плохи? После ночного происшествия (теперь ему хочется называть его именно так — происшествие) он чувствует нечто похожее на опасность. Он даже не исключает, что это шантаж: если он не послушается, Ирене достаточно пальчиком шевельнуть, и вся его карьера полетит к чертям. Вот что она хочет ему сказать: теперь ты должен будешь повиноваться, станешь моим любовником — это куда более тонкая стратегия, чем симуляция беременности. Эджитто почти ничего не съел, только нехотя поклевал жареный картофель.
Баллезио приглашает его к себе на традиционную послеобеденную беседу — вернее, даже не приглашает, а принимает, как само собой разумеющееся, что Эджитто последует за ним, однако тот находит невнятную отговорку. Он возвращается в медпункт — Ирене там нет. Лейтенант заходит на половину, отгороженную занавеской, и разглядывает узурпированную часть комнаты. Рюкзак Ирене лежит на полу — небольшой, как раз для тех, кто привык путешествовать налегке. Эджитто оглядывается — никого нет. Он опускается на колени и расстегивает молнию.
Острожно, чтобы не помять и потом сложить все обратно в прежнем порядке, он начинает выкладывать одежду из рюкзака. Почти одни свитера и черные брюки, а еще флисовая толстовка — значит, она у нее все же была. Он засовывает руки глубже и вдруг нащупывает совсем другую ткань. Достает то ли вечернее платье, то ли комбинацию — что-то невесомое, наверное, шелковое, с кружевными лямками.
— Видел бы ты меня в нем! Мне очень идет.
Эджитто замирает.
— Извини, — бормочет он, — я просто… — Обернуться он не решается.
Ирене осторожно берет платье у него из рук и складывает. Поднимает рюкзак и засовывает платье обратно.
— Надо быть ко всему готовыми.
Эджитто поднимается.
— Я страшно устала. Не возражаешь, если я немного посплю?
— Нет. Конечно, нет. Бога ради.
Но лейтенант не двигается. Пока они так стоят, лицом к лицу, на месте преступления, им нужно выяснить отношения.
— В чем дело? — спрашивает Ирене.
— Слушай, — говорит Эджитто. Останавливается, набирает воздуха, потом начинает снова: — То, что случилось прошлой ночью…
Она с любопытством глядит на него:
— Ну?
— Случилось, именно так. Но я дал слабину. Это больше не должно повториться.
Ирене минуту размышляет. Потом говорит:
— Ничего обиднее мне никогда ни один мужчина не говорил.
— Прости! — Странно, но ему действительно жаль.
— Слушай, кончай извиняться, черт побери! — Тон Ирене внезапно меняется. — Алессандро, за такое не извиняются! Отнесись к этому как к шутке, игре, подарку старой подруге, как к чему угодно! Но, пожалуйста, не извиняйся! Давай будем вести себя как взрослые люди, ладно?
— Я просто хотел быть уверен, что…
Ирене закрывает глаза.
— Да. Я все прекрасно поняла. А сейчас иди, я устала.
Униженный, Эджитто отступает. Все, что он натворил за последние двое суток, было ошибкой, полной ерундой. Похоже, он вообще ничего не понимает в жизни.
Старшему капралу Митрано не раз доводилось просыпаться и видеть у самого носа волосатую задницу Симончелли — даже дышать было трудно. Неприятное ощущение. Во-первых, потому что когда на тебя плюхается бугай весом девяносто килограммов, кажется, что вот-вот задохнешься. Во-вторых, ему не нравится подобная близость с другим человеком, тем паче с обезьяной, умеющей пукать по команде. Но главное — ржание, которое раздается вокруг, пока ты не можешь пошевелиться (кто-то привязал тебя за запястья к спинке кровати, а из-за того, что твои веки придавлены чужими ягодицами ты ни черта не видишь), — ржут твои товарищи, твои сослуживцы, твои друзья. Смех причиняет еще более сильную боль, чем удары, которые тебе методично наносят по голым бедрам и мизинцу левой ноги.