Человек без лица
Шрифт:
Уговаривали ее, Елену, в начале года готовить дочку на медаль, да она не согласилась. Зачем это нужно, ребенка к столу письменному приковывать? Пойдут придирки, интриги разные, потом переутомление, неврозы. Нет уж, она своей дочери не враг, так и сказала она завучу Алле Владимировне. Что ж, та ее поняла. И то, говорит, зачем это вам? Если бы, говорит, у Маши самой желание было, а так, для чего ребенка понукать? Учится она хорошо, но не ради оценок, а потому что ей интересно. И вообще девочка хорошая, ответственная, общительная, со всеми ладит.
Завуч
Елена тяжело вздохнула, сняла сапоги и босиком прошла по коридору к комнате дочери.
– Машуня, – ласково спросила она, – ты спишь?
Дочь стояла у окна, царапая пальцем по стеклу, это у нее с детства осталась такая привычка.
Она вздрогнула, оглянулась на голос матери, и Елену внезапно поразила бледность дочери. Глаза ввалились и смотрели как-то жалко, возможно оттого, что не было на лице никакой косметики. Елена и сама была от природы рыжей, дочка на нее похожа. И брови и ресницы были у нее белесые, Елена помнила, как дразнили ее в детстве теленком белобрысым. Им в школе краситься не разрешали, так сколько слез она пролила, глядя в зеркало.
Машка не такая, теперь в школе совсем другие порядки, подружки ее наведут такую боевую раскраску – любой индейский вождь позавидует. А она только глаза подведет чуть-чуть, тут уж Елена строга, пилит ее неустанно. Дескать, без макияжа из дому выйти неприлично, это все равно как без одежды.
Машка по поводу внешности не переживает, ее в младших классах хоть и дразнили, но ласково, необидно – Лисий Хвостик.
– Здравствуй, милая, как ты себя чувствуешь? – преувеличенно бодро спросила Елена.
Дочка не улыбнулась в ответ, только болезненно поморщилась и плотно сжала губы. Ясно, почувствовала фальшь в ее голосе. Что ж, в чуткости ей не откажешь, всегда они с дочерью понимали друг друга с полуслова.
Вдруг отчего-то снова сжало сердце, и Елена подавила тяжелый вздох. Она подошла ближе и повернула Машу к себе.
– Что ж, – сказала она ласково, – выглядишь ты получше. Ела что-нибудь?
– Да… нет… – дочь отвела глаза, – кажется…
– Кажется или точно ела? – Елена подпустила в голос чуть-чуть строгости. – Машенька, доктор сказал, что тебе нужно хорошо питаться, вон какая ты худенькая.
И сама застыдилась – нет, не слов, а тона, фальшивого голоса. Ни дать ни взять – сцена из плохой пьесы! Несчастная дочь и заботливая мать. Да вот только Машка-то не играет. Она и правда несчастна. И очень одинока. Вот именно, у нее есть семья, мать, отец, есть друзья, а дочь выглядит удивительно одинокой, как будто стоит одна посреди голого осеннего поля и недоумевает, как она здесь очутилась и куда теперь ей идти.
– Как провела день? – спросила Елена.
– Никак, – дочь опять отвернулась к окну.
– Таблетки пила?
– Нет! – Маша повернулась и взглянула на мать в упор.
Снова Елену поразили несчастные глаза дочери.
– Мама, я не хочу пить
– Но доктор велел… – смешалась Елена, – у тебя было психологическое потрясение…
– Да что он понимает, этот доктор! – отмахнулась Маша. – И вообще, если я еще несколько дней проведу взаперти, я точно сойду с ума! Почему мне нельзя в школу?
– Но доктор…
– Доктор про школу ничего не говорил!
– Папа сказал, что тебе будет полезнее побыть немного дома… – неуверенно сказала Елена. – Ну, ты можешь позвонить пока девочкам, узнать уроки…
– Папа забрал у меня мобильник!
– Да? – удивилась Елена. – Я не знала…
Маша бросила на нее очень выразительный взгляд, но тут же опустила глаза. Однако Елена успела кое-что заметить.
– Вот что, моя дорогая, – сказала она, – сейчас я приготовлю ужин, папа придет, и мы поедим. Не вздумай отказываться, вон как похудела, сквозь тебя уже таблицу умножения изучать можно!
Маша пробурчала что-то недовольно, но открыто протестовать не решилась. И снова отвернулась к окну.
Елена поглядела на тоненькую шейку, торчащую из растянутого ворота старого свитера, на трогательно выпирающие лопатки и снова почувствовала укол жалости. Ее девочке плохо, очень плохо, а она ничем не может помочь. Да что же это такое, как же так получилось? Ну за что им такое?
– Маша, – сказала она, – мне больно на тебя смотреть.
Не оборачиваясь, Маша дернула плечом, что, несомненно, означало «не хочешь – не смотри». Твое дело. Елена сделала вид, что не заметила этого движения и продолжала, от души надеясь, что голос ее звучит твердо и уверенно:
– Мне больно смотреть, как ты себя изводишь. Ну, забудь же ты, наконец, про то, что увидела в той несчастной квартире, выброси это из головы!
Маша никак не реагировала на эти слова, и Елена говорила, обращаясь к ее спине:
– Девочка моя, как это ни прискорбно, но жизнь бывает иногда ужасна в своих проявлениях! Этот ужас, эта грязь, эти отвратительные вещи, я так надеялась, что тебя это не коснется. Или коснется как можно позже. Я так старалась тебя уберечь от всего этого… И вот теперь, когда это случилось… милая, нужно взять себя в руки! Все забудется рано или поздно, время все лечит…
Она остановилась на полуслове, осознав, что говорит слишком книжными словами. Никогда раньше она так не делала. Очевидно, Маша тоже это почувствовала, потому что она повернулась и посмотрела на мать с легкой насмешкой:
– Красиво… – протянула она.
– Слушай, не морочь мне голову! – тут же рассердилась мать. – Пойди умойся, причешись и сними этот дурацкий свитер! Я вообще думала, что ты его выбросила еще в прошлом году!
– При чем тут свитер! – закричала Маша. – Тебе лишь бы все было пристойно! Землетрясение, тайфун, цунами, да хоть атомная бомба на крышу упадет – ты велишь причесаться, одеться и макияж наложить! Как будто от этого все наладится!