Человек без собаки
Шрифт:
Хенрика нет в живых. Их перворожденный ребенок, старший брат Кристофера, умер. Умер, умер… и ни о чем больше Лейф Грундт, заведующий отделом в «Консуме», думать не мог. Хенрик умер, и нет никакого смысла кого-то убеждать в обратном. Ни постепенно теряющую рассудок жену, ни кого-то еще. Хенрик умер.
Всё. У него уже нет сил изображать оптимизм, казаться сильным и надежным… как же: Лейф — практическая опора семьи… он уже не в состоянии изо дня в день, из недели в неделю демонстрировать абсурдную нормальность, словно бы остались еще какие-то нити в их жизни, которые можно было бы, постаравшись, завязать в крепкий семейный узел. Каждый
Зачем откладывать? Ради чего?..
Он собрался с духом. Непостижимо, но Лейф Грундт собрался с духом, вырвался, как пробка, из черного водоворота, достал носовой платок и решительно высморкался с таким мощным, таким тромбонным звуком, что священник замолчал и некоторое время стоял в недоумении, забыв, очевидно, что хотел сказать.
Нет, подумал заведующий отделом «Консума» Лейф Грундт. Тот, кто первый выбрал безумие как путеводную звезду, имеет на эту звезду приоритетное право. На всю оставшуюся жизнь. Эбба. Но не он.
Когда один теряет силы, другой должен их удвоить. Это неоспоримо, но несправедливо. Вдруг он вспомнил, как сказал как-то по ТВ епископ Туту [53] .
Или это даже был сам Мандела.
Тот, кто может, обязан продолжать мочь.
Именно такими словами: продолжать мочь.
Такое с ним было первый раз, и это не повторится. Никаких водоворотов.
Лейф еще раз высморкался, на этот раз не так громко. Священник продолжал говорить — он уже знал, что можно ожидать от Лейфа Грундта, заведующего отделом.
53
Туту Десмонд (род. 1931) — южноафриканский священник, лауреат Нобелевской премии мира (1984).
— Это был Олле Римборг, — сказала Розмари Вундерлих Германссон.
— Да? — спросил Кристофер. — Кто?
— Олле Римборг. Я у них вела немецкий. Только сейчас вспомнила.
— Давай чуть побыстрее, — поторопил Карл-Эрик. — Нас уже ждут в общине, и…
— Подожди! — с неожиданной резкостью оборвала его Розмари. — Ты что, не видишь — я разговариваю с Хенриком… то есть с Кристофером… да, именно так его звали. Он уже тогда был рыжим, этот… как его… Олле Римборг. Веселый, в общем, паренек…
Кристофер понимающе кивнул.
— Он сейчас работает в отеле.
— Вот как?
— Сейчас, конечно, все шиворот навыворот, но Олле сказал, что он ночью вернулся.
— Что? Кто?
— Пошли, пошли, — сказал Карл-Эрик.
— Он ночью вернулся. Якоб то есть. В ту ночь, когда твой брат исчез… это не его мы хороним — Роберта… но Хенрик-то так и не нашелся. Он сказал, а я писала что-то на бумажке. Олле Римборг сказал. Говорит, Кристинин муж Якоб вернулся в три часа ночи. Они учились в одном классе, он и Кристина, но Кристина у меня не училась, понятно… она вообще не учила немецкий… нет, быть учителем у своих детей — последнее дело…
— Теперь еще и дождь пошел. — Карл-Эрик начал терять терпение. — О чем ты бредишь? Ты уж прости бабушку, Кристофер, она немного не в себе.
— Ничего, ничего…
Но Розмари не унималась:
— Надо бы Кристину спросить. Не знаю, что этому Олле пришло в голову… И не прерывай меня без конца! Тебе надо вырвать волосы из носа, мог бы и до похорон позаботиться… А священник, по-моему, слишком длинный… какой у него рост, как ты думаешь, Кристофер?
— Сто девяносто восемь сантиметров, — определил Кристофер.
— Теперь Эбба идет меня торопить, — заметила Розмари, — бомбы и гранаты, ноги в руки — и бегом. А куда мы идем?
— Поминальный кофе в общине, мамочка, — сказала Эбба. — Зачем все это — неизвестно.
— Да знаю я, что вы меня, за идиотку считаете? Карл-Эрик только и долдонит — пошли, пошли, — скороговоркой произнесла Розмари. — Эти таблетки, что мне дали… это, скажу я вам, таблетки! У меня сразу в голове прояснилось. Сто девяносто восемь… молодец, Хенрик… я хочу сказать, Кристофер, хорошая голова у тебя на плечах. Олле Римборг… не считайте меня за идиотку, я все помню. Имей это в виду, Кристофер… — Она сделала паузу и огляделась: — А где Кристина?
Глава 31
— All right, — сказал Гуннар Барбаротти. — Что ты хочешь сказать? Пожалуйста, немного помедленней, чтобы потом не повторять…. Я только что с похорон, и голова у меня работает еще хуже, чем обычно.
Геральд Мелльберг — Молльберг слегка растянул рот, показывая, что оценил самоиронию коллеги. Несколько раз моргнул за тонированными стеклами очков и приступил к рассказу:
— Тут довольно много. Может быть, сначала самое важное?
Гуннар Барбаротти кивнул — давай самое важное.
— М-м-м… Значит, так: Роберт Германссон звонил в ту ночь по телефону именно Джейн Альмгрен. Он также звонил ей за два дня до того. У нас этот номер был еще в декабре, но… но…
— Заправляемая карточка, — помог ему Гуннар.
— Вот именно. И тогда мы дальше не сдвинулись. Или, я бы сказал, у нас просто не было ресурсов, чтобы…
Это было общеизвестно — Молльберг постоянно жаловался, что ему не хватает людей. Гуннар Барбаротти склонил голову набок, как тот финский лыжник, фамилию которого он так и не вспомнил, и попытался всем своим видом выразить сочувствие.
— В этой стране каждый день происходит около тридцати миллионов телефонных разговоров, — продолжил Молльберг. — Приведу простой пример: на телефонном номере Роберта Германссона, если мы остановимся только на декабре, зарегистрировано шестьдесят четыре звонка, и все номера надо было проверить. Джейн Альмгрен — только один из них. Каждый номер порождает сто — сто пятьдесят новых, не надо быть математиком, чтобы… но если мы и в самом деле…
— Да знаю я, Геральд, — не выдержал Барбаротти. — Полная дичь, что тебе приходится одному заниматься всей этой тригонометрией, но переходи же к делу! Что с этим телефоном? Я имею в виду Джейн Альмгрен.