Человек должен жить
Шрифт:
В коридоре кто-то быстро прошел. Шаги угасли. Снова кто-то прошел, очень быстро. Хоть бы не было операций! На сегодня с меня хватит.
…Два высоких окна были светлы. Семь часов, батюшки! Скоро придет Золотов, а я валяюсь в одних трусах. Протянул руку к стулу — пиджак висел на спинке, а брюк не было. Кровь ударила в голову. Чей-то голос, не то Веры, не то Аллы, пропел дурацкие слова: «Вот так трюк, хирург без брюк». На мгновение я почувствовал себя бесконечно несчастным, Хуже, чем после той мерзкой сцены с Редькиным в палате. Опять этот пьяный шут! Он? Нет, тут
В чемодане у меня, конечно, были вторые брюки. Однако кого послать в школу? Санитарку нельзя: через полчаса вся больница подымет меня на смех. А Золотов… О, этот не потерпит, чтобы об его отделении ходили анекдоты.
Закрыв ординаторскую на ключ, я надел халат и выглянул в окно. Ни души. Слава богу, что я ночевал на первом этаже! Пиджак под мышку и вниз, на землю.
Вот когда пригодился секретный лаз Редькина.
Очутившись в парке, за забором, в том месте, где вчера выпивали мои больные, я почувствовал себя в безопасности.
Горсад был пуст.
Я стоял в мокрых кустах желтой акации и смотрел по сторонам. Никого.
Вдруг я увидел парнишку лет тринадцати. Он быстро шел от стадиона к озеру. На солнце поблескивала бамбуковая удочка.
— О-гей! — крикнул я ему из кустов.
Парнишка остановился.
— Давай сюда!
Он подумал и пошел ко мне.
— Хочешь заработать десятку? — спросил я. — Отнеси записку.
— Куда нести-то?
— Во вторую начальную школу. Моему другу. — У парнишки были белесые, как у Каши, волосы и захаровские кошачьи глаза.
— Ладно, — снисходительно сказал он. — Пиши…
Я вытащил авторучку, начал писать Захарову, примостившись на пне.
Парнишка склонил надо мной голову.
— Валяй. Быстро. Одна нога здесь, другая там. Удочку-то оставь.
Парнишка прислонил удочку к стволу березы.
— На старт! — подмигнул ему я. — Начинаем забег на тысячу пятьсот метров по пересеченной местности. Выступает чемпион…
Он засмеялся и побежал, петляя между деревьями.
Аллея была посыпана желтым песком. На песке четко отпечатались две пары следов: одни крупные — от широких туфель, другие — миниатюрные, узкие, с ямкой от невысокого каблучка. Следы некоторое время тянулись рядом, маленькие — справа от широких, но вот те и другие как-то завихлялись и вдруг повернулись — носки к носкам.
— Эй, артист! — услышал я за своей спиной голос Захарова. — Чего там ищешь?
— Так, ничего. Забавная история. Глупая, как жизнь.
Я затоптал тапочкой спутавшиеся следы и дал парнишке двадцать пять рублей. Подхватив удочку, он помчался к озеру.
— Ни черта не понимаю! Что у тебя за ночные приключения? — спросил Захаров. Он протянул мне сверток.
— Николай, — спросил я его, натягивая брюки. Они были немного не в тон пиджаку, но ничего, здесь это сойдет. — Николай, почему у людей все в конце концов выходит наружу? Они не хотели бы кое-когда оставлять следов. А следы-то остаются.
— Иди-ка спать, парень, — ответил Захаров.
Спать не пришлось. Пришлось выдержать пренеприятное объяснение с Золотовым.
— Объясните свое поведение, — сказал он сухо, когда после завтрака я пришел в ординаторскую.
— Мое поведение? — спросил я.
— Вам надо разжевать и положить в рот? — спросил он. — Извольте! Что за мальчишество лазать через окно? Напустили тучу мух. Окно — настежь.
— Извините меня, Борис Наумович… Я вылез позагорать.
— Всех мух выловить! О выполнении доложите. Приступайте! — Он, подымая халатом ветер, вышел из ординаторской.
Я крикнул санитарку и сказал, что Золотов велел немедленно уничтожить мух. Мы раскрыли все окна и начали махать полотенцами. В десять у меня назначена встреча с Верой, и нужно было спешить. Наконец в ординаторской осталось четыре мухи. Они сидели на потолке и никак не хотели покидать теплый золотовский кабинет. Им было наплевать на то, что мы старались вовсю. Пришлось забраться на шкаф, чтобы дотянуться до этих тварей.
Времени оставалось в обрез, а Золотова я не мог найти нигде. Нина сказала, что, кажется, он в родилке. Я снял телефонную трубку.
— Родильное отделение слушает. Кто говорит?
— Гринин! — ответил я и услышал, как сестра сказала: «Девочки, узнайте, родила Гринина или нет?»
Фу! Я бросил трубку на рычаг и побежал в родилку. Придирчивая акушерка не пропускала меня до тех пор, пока я не надел на мой очень чистый халат еще один, роддомовский.
— Все сделано, — доложил я Золотову.
— Как прикажете понимать? — спросил он, нахмурившись.
— В прямом смысле, — ответил я.
— Вам что-нибудь понятно? — спросил он у врача акушера-гинеколога.
Та пожала плечами. У нее были красиво завитые каштановые волосы.
— Вот видите, и доктор не понимает, — сказал Золотов.
Я ни за что не сказал бы ему тех слов, которых он от меня добивался, если бы не спешил.
— Все мухи выловлены!
— Ну вот! Теперь и доктору понятно.
Врачиха рассмеялась.
— Так вот, — более дружелюбно сказал Золотов, — мух наловились, теперь готовьтесь к ассистированию.
— Не могу, — перебил я. — У меня заказан телефонный разговор с Москвой.
— В это время Москву не дают, — сказал Золотов.
— А вот у меня заказ приняли.
— Как вам угодно, — сказал Золотов и повернулся ко мне спиной.
Я опоздал на десять минут и проклинал все на свете, расхаживая возле почты по тротуару. Веры не было. Стрелка на почтовых часах перепрыгивала с минуты на минуту. Постоит и прыгнет. Потом снова постоит и прыгнет на следующее деление.
Может быть, даже хорошо, что встреча с Верой не состоится? Принесет ли она счастье? Красивая статуэтка в квартире… С другой стороны, когда парень встречается с девушкой, разве всегда нужно думать о браке? В аспирантуру без Аллы не попадешь. Профессор сделает все возможное — и даже невозможное! — чтобы провалить меня. Он выполнит любую прихоть своей единственной дочери.