Человек должен жить
Шрифт:
Золотов по-прежнему сидел в напряженной позе, как бы собирая себя в пружину. Потом вытащил из кармана конфету, развернул бумажку, откусил. Шоколадные конфеты его слабость. Он прибегает к ним в минуты душевных волнений. Они успокаивают его, как других успокаивают валерьяновые капли.
Вошел Коршунов. Глаза его возбужденно горели.
— Вы меня звали? Слушаю вас. — Коршунов бросил взгляд на пустой стул, но не сел.
Золотов устало опустил веки, несколько минут сидел неподвижно, словно засыпая, и вдруг неожиданно и резко стал бросать фразу за фразой:
— Василий
— Я буду, — ответил Коршунов. — Я ответственности не боюсь, наоборот — прошу о ней. За что вы мне выговариваете? За то, что Гринин успешно оперировал? Невероятно! Эти ребята хорошо разбираются в теории и посланы сюда, чтобы мы дали им практические навыки. Мы обязаны это делать.
— Не учите меня, Василий Петрович! — почти закричал Золотов. — Я не позволю действовать через мою голову!
Коршунов смотрел на Золотова, на его высокий лоб.
— Не понимаю вас, Борис Наумович, — сказал он, — вы сами кончили ординатуру у Спасокукоцкого. Другие тоже должны расти и совершенствоваться.
— Не читайте мне нравоучений! Молоды для этого. Хотите совершенствоваться — поезжайте в ЦПУ [1] , там всему научат. И как мозоли удалять научат, вам не мешало бы поучиться!
1
Центральный институт усовершенствования врачей.
— Я уже подал заявление. Надеюсь, что пошлют.
— И уезжайте. Скорее уезжайте. Можете уехать вообще. Здесь вы только мешаете! — И Золотов пулей вылетел из ординаторской.
На Коршунова было жалко смотреть. Он весь дрожал от стыда и негодования, в нем все кипело, искало выхода. Любого выхода, лишь бы выплеснуться.
— Нет! Это невыносимо. — Он выхватил из кармана авторучку. — Сейчас же пишу. Пусть увольняет…
— Да что вы, Василий Петрович! Одумайтесь.
— Чтобы я хоть день еще работал у него!
— А у кого вы работаете — у Золотова или у советской власти?
Коршунов сидел, крепко сжав губы. В глазах мелькнула искорка.
— Ты славный парень, Николай, — сказал он, перейдя на «ты». — Извини, я оказался мелочным… Хотел бы я знать, кому он служит.
— Не перехлестывай, Василий Петрович. Он тоже ей служит, только с завихрениями.
— Меня что бесит в Золотове? — сказал Коршунов. — Что он имеет опыт, огромный опыт, но не желает быть наставником, он хочет быть только хозяином. Он поэтому и сына родного не стал бы учить. Золотов! Золотишко, а не золото, как приглядишься! — Коршунов опустился на стул у раскрытого окна.
Под окном ординаторской неторопливо шел по тропинке Чуднов, посматривая на вишневый сад, на разрушенную кое-где черепичную крышу больницы. Его догнал Золотов.
— Михаил Илларионович… Глубоко принципиальный вопрос! Без моего ведома Василий Петрович разрешил студенту оперировать.
— Операция, кажется, окончилась благополучно? — Чуднов улыбнулся.
— Еще рано говорить о благополучии, — Золотов нахмурился. — Посмотрим, как будет проходить послеоперационный период.
— Что ж, посмотрим… Юрий Семенович очень способный студент. Не так ли? Прирожденный хирург. Я бы на вашем месте одобрил инициативу Василия Петровича.
— Не узнаю вас, Михаил Илларионович. Вы всегда меня поддерживали и вдруг… — Золотов развел руками.
— Практика студентов у нас впервые, вот наши мнения впервые и не совпали. Так вы считаете, что Юрию Семеновичу нельзя было разрешить самостоятельное оперирование? Подготовлен плохо? А как успевает Николай Иванович?
— Кто?! — брови Золотова прыгнули вверх. — Ах, этот… в кителе?
— Не чудите, дорогой мой. Ну, что это — один «щеголь», другой «китель».
— Ну, может быть, этот немного серьезнее.
— Вы не объективны, Борис Наумович. Они трахеотомию сделали! Я тридцать лет проработал, а не смог бы.
— Не знаю, как это у них получилось, — сказал Золотов и сплюнул. — Чистая случайность.
— Элемент случайности, вероятно, был, — сказал Чуднов, — но не в том, что они спасли мальчонку.
— В чем же, интересно? — спросил Золотов.
— А в том как раз, что к нам попали такие замечательные ребята.
— Вы, безусловно, имеете право на собственное мнение, — сказал Золотов, носком тапочки перекатывая камушек. — Хочу оттенить лишь одно: если что-либо случится, отвечать в первую очередь придется главному врачу.
— Почему же должно что-то случиться? — Чуднов добродушно улыбнулся. — Хотите попугать меня? Так я, слава богу, всякое видел на своем веку.
— Пугают маленьких детей, — сказал Золотов. Спокойная, размеренная речь Чуднова выводила его из себя. Он нервничал и не находил нужных слов. — Аппендектомия и грыжесечение — не такое простое вмешательство… смертность может быть очень высокой, если… Покойный Спасокукоцкий не раз говорил, что…
Концы фраз я не улавливал.
— Дорогой Борис Наумович, — ласково сказал Чуднов, — я ни в малейшей степени не собираюсь отбирать у вас, как говорится, ваш хлеб. Ведь я терапевт. А вы хирургический бог. Мы очень ценим вас. Но надо же… Государство тратит колоссальные средства… И мы должны, обязаны и как врачи и как члены партии предоставить молодежи…
— Ах, довольно, Михаил Илларионович. К чему все это? Хорошо. Я подумаю. — Золотов холодно поклонился и пошел по тропинке в ту сторону, откуда пришел. Чуднов смотрел на крышу больницы, морщась то ли от солнца, то ли от назойливых мыслей.
— Антракт! — усмехнулся Коршунов, отходя от окна. — Тебе понравился этот неожиданный спектакль? — Большие черные глаза его в упор смотрели на меня. В них не было усмешки.
— Мы бы не нашли аргументов сильнее, чем у Чуднова. Обычно главврачи идут на поводу у заведующих хирургическими отделениями. А наш, как видишь, не согласен, пытается убедить.