Человек должен жить
Шрифт:
— Здравствуй, доктор!
Я обернулся и уже не мог больше думать ни о чем. Передо мною стояла Вера.
— Я решил, что ты не придешь, — сказал я, смущенный и взволнованный.
— И ошибся в диагнозе, доктор?
— Зови меня Юрой.
— Мне нравится это имя, — ответила она.
— Пойдем куда-нибудь, — сказал я, — подальше от людей.
Она посмотрела мне в глаза. У нее были умные глаза. Немножко кокетства и ни грамма наивности.
— Зачем уходить от людей?
— Хочу видеть только тебя!
— И в толпе, если захочешь, можно
Я не нашелся что возразить. В ларьке я купил две большие плитки шоколада, сунул их в карман пиджака.
Скоро мы были за городом. Справа возвышалась насыпь железнодорожного полотна, слева раскинулся залитый солнцем нескошенный луг. Белые, желтые, фиолетовые и красные цветы. Благоухающая зелень, а за ней ярко-синее озеро.
Вера шла так красиво, как никто до нее не ходил.
Я смотрел на нее сзади, смотрел на чуть распушившиеся волосы, на ее талию, перетянутую белым шелковым пояском, на ее загорелые ноги в легких коричневых тапках. Тысячелетняя история. Идет женщина, как будто летит над землей, а ты жадно смотришь ей вслед, и хочется идти рядом. Два следа рядом — от широких туфель и маленький, с ямочкой от каблучка. Они тянутся рядом. До поры до времени.
Я взял Веру за руку. Она посмотрела мне в глаза, вырвала руку, побежала по тропинке, которая все еще вилась вдоль железнодорожной насыпи. Я побежал, догнал и по-прежнему шел сзади и глядел, как она идет, как слегка морщинится на ней белый шелк. И как выступают на спине пуговицы лифа.
Тропка вильнула влево на луг. Я не знал, куда она выведет, но готов был идти по ней куда угодно. Мы прыгали через кочки, перескакивали через неширокие канавы с черной и ржавой водой. Когда я обернулся, железнодорожной насыпи уже не было. Она исчезла, словно вдруг опустилась, продавив своей тяжестью землю. Лишь кончики телеграфных столбов чуть виднелись на фоне безоблачного неба.
— Посидим, Юра, — сказала Вера и опустилась на траву, натянув на колени платье.
Я расстелил пиджак и сел. Вера была совсем рядом, волосы ее пахли солнцем, медом, весной и еще чем-то удивительным. Я хотел обнять ее, но Вера перехватила мою руку и, улыбаясь, сказала:
— Доктор Юра! — И покачала указательным пальчиком.
Она сидела, вытянув ноги и покусывала травинку. Откусит, подержит в губах и сдунет. Чертовски захотелось ее поцеловать. Но что-то удерживало от этого.
И вдруг я начал говорить, что женюсь на ней, что увезу в Москву, где у меня милая старушка мать и просторная, с окнами на юг, квартира.
— Мама будет очень довольна тобой, я знаю. Она очень скучает сейчас одна.
— В Москву? К матери? Я матери нужна или тебе?
— Конечно, мне!
— А отец у тебя есть?
— Погиб на фронте. У меня только мама. Она на все готова ради меня. Поедем, Верочка. Зимой мы будем жить в Москве, а летом на Кавказе, на берегу моря. Там живет мамин брат, генерал в отставке.
— Ты интересный человек, Юра, — сказала Вера, премило растянув второе слово, — я таких еще не встречала.
Что ж, многие девушки считают меня интересным, и было бы глупо доказывать им обратное.
— Я рад, что я тебе интересен, Вера. Но мне этого мало.
— Ого, Юрочка, ты решительный.
— Через два года я буду врачом. Может быть, знаменитым врачом.
— А я через два года окончу десять классов.
— Поедем в Москву!
Она срывала с ромашки лепесток за лепестком.
— Не любит!
— Не веришь? — спросил я.
— У тебя есть другая. По глазам вижу. Я по глазам любое могу узнать.
— Я не люблю ее, она мне противна.
— Кто она?
— Студентка.
— Тоже будет врачом?
— Да, — ответил я. И спросил: — А ты кем будешь?
— Инженером.
По озеру плыла лодка, в ней сидели парень и девушка. Когда я пригляделся, то увидел голубое платье с белым воротничком. Валя. И, конечно, Каша!
Вера посмотрела мне в глаза.
— Ты на студентке женишься. Она будет врачихой. В одной семье два врача. Много общего.
— Я женюсь только на тебе. Так?
— Не знаю. — Лицо Веры было очень грустное. Она смотрела на солнце, которое неярко светило из-за белой тучки. Тучка напоминала кружевной девичий воротничок.
Я протянул Вере шоколад. Она не взяла. Шоколад был мягкий, как масло. Разогрелся на солнце.
Мы возвращались в город грустные, почти мрачные. Я всю дорогу клялся Вере, что люблю ее, люблю больше всей своей жизни. Я взял ее под руку и вел по тропинке.
Прощаясь, мы условились, что встретимся завтра в девять вечера в городском саду возле танцплощадки.
— Букет возьмешь? — Она протянула мне букет.
— Давай. Может быть, зайдем в кафе пообедаем, а?
— Что ты, Юра!
Я взглядом проводил ее до угла улицы и сунул букет в первую попавшуюся урну.
В школе меня ожидал сюрприз. В нашем классе за столом сидела Алла.
Губы накрашены, ресницы подведены, брови выщипаны, оставлена лишь жалкая, тонкая нить.
Мы пошли гулять по городу. Побывали в кино и кафе.
В десять вечера я провожал ее на станцию. На улицах было темно, но я ни разу ее не поцеловал.
— Ты очень изменился, Юрик, — сказала Алла. — Не узнаю тебя.
— Ты хочешь сказать, что я хорошо загорел на практике?
— Как раз я не это имела в виду.
— А что же? — Я смотрел на Аллу. Она была такая неестественная.
— Ты встретил другую, я поняла это еще по письмам. А теперь и увидела.
— Что увидела?
— Все, что нужно было увидеть.
Я не стал расспрашивать о подробностях. В таких случаях не надо спрашивать, а надо говорить, говорить. И я говорил Алле, что люблю ее по-прежнему, что люблю только ее, что ей показалось, будто я изменился по отношению к ней. Я обещал приехать в Москву в следующее воскресенье. Алла сказала, что будет ждать и кое-что припасет к этому дню.