Человек должен жить
Шрифт:
Золотов дошел до больничной ограды, потом вдруг остановился и поманил нас пальцем. С чего бы это? Мы подбежали к нему.
— Может, со мной в поликлинику пойдете?
Мы переглянулись. Глаза Гринина спрашивали. Потом он стал смотреть в землю.
— Если можно, с завтрашнего дня, — сказал Захаров.
— Это общее желание или только ваше? — Золотов, улыбаясь, скользил взглядом по нашим лицам.
Из вестибюля вылетела курносая сестра. Дверь, распахнутая ею, с громким стуком ударилась о кирпичную стену. Сестра смотрела на нас.
— Сегодня мы еще не успели познакомиться как следует с больными и историями болезней, — сказал Захаров.
— Ну что ж, пусть сегодня будет по-вашему. — Золотов кое-как просунул в узкую калитку раскрытый зонт и пошел по асфальтированной улице.
Мы подождали немного, пока он удалится, и бросились к сестре.
— Согласился! — крикнула она и подпрыгнула, как девчонка.
— А температура? — спросил Захаров.
— Тридцать восемь и пять. Но это неважно. Важно, что согласился. Операционная сестра уже все готовит. Пошли!
Мы поднялись по чугунной лестнице на второй этаж и повернули вправо. Сестра открыла дверь одной из палат. У двери стояло кресло на колесах.
Палата была маленькая, но светлая. Одна койка, тумбочка, стул. На койке лежал человек лет двадцати шести. Черные большие глаза настороженно направлены на нас. Лицо красное от высокой температуры. Темные волосы зачесаны назад. Он часто дышал.
— Мы пришли, — сказала сестра.
«Он и сам видит, что мы пришли», — подумал я.
— Кресло, Любовь Ивановна, — сказал Коршунов.
Мы надели на него — по команде сестры синий халат, какие носили больные, и усадили в кресло. Он отвалился на спинку. Мне казалось, что мы поступаем преступно.
«А что, если он мотоциклиста не спасет и сам не выдержит напряжения?»
Трудно было спустить Коршунова по крутой лестнице на первый этаж. Но все же мы справились. И вдруг повелительный женский голос сверху:
— Вы куда везете больного?
Сестра не растерялась:
— На рентген, Екатерина Ивановна.
— Ну, везите, — раздалось сверху.
— Кто это? — спросил я.
— Врач-терапевт, — ответила Любовь Ивановна.
Коршунов улыбнулся. Он еще мог улыбаться.
Пока мы пыхтели, спуская его с лестницы, он ни разу не шелохнулся и все смотрел в потолок своими большими черными глазами. Он сидел в кресле без всякого выражения, словно был уверен, что мы его не уроним. «Спокойный характер», — подумал я.
На хирурга надели белый халат, марлевую маску, шапочку, фартук из клеенки. Не сходя с кресла, он дважды вымыл руки теплым раствором нашатырного спирта. Натянул перчатки. На него надели второй халат — стерильный.
Потом тазы унесли и кресло подкатили к операционному столу, где лежал мотоциклист.
Захаров и Гринин заканчивали мытье рук. Они будут помогать. Так распорядился Коршунов.
Операционная была скромна. Не четыре операционных стола, как в хирургической клинике, а всего один. Да и тот не такой большой. Но так же блещут белизной стены и столики, покрытые простынями. И с такою же придирчивой строгостью поглядывает операционная сестра. Немало я повидал на третьем и четвертом курсах операционных сестер, но такой молодой не видел.
Как и мы, сестра вся в белом. Лишь брови, глаза и верхняя часть носа не прикрыты. У нее быстрые движения и зоркий взгляд. Она проверяет, видимо, в последний раз, все ли инструменты приготовлены.
— Руки хорошенько мойте! — говорит она Захарову и Гринину.
— Осторожнее! Не подходите близко к столику! — это уже мне.
— А я и не подхожу!
— Здесь все стерильное, — говорит сестра.
Будто я сам не знаю!
Я подошел к операционному столу с другой стороны. Лучше быть подальше от этой глазастой сестры. Отсюда тоже хорошо видно.
— Йод! — потребовал Коршунов и бросил на пол ватный шарик со спиртом, которым протирал руки.
Сестра подала палочку с йодом.
Операция началась. Коршунов просил то йод, то новокаин, то пинцет, скальпель или ножницы, то кетгут или шелк. Вскоре он перестал просить, а только протягивал сестре руку, и в ней всегда оказывалось то, что нужно. Он ни разу не выразил неудовольствия.
— Ну как? — шепотом спросила Любовь Ивановна, глазами показывая на сестру.
— Здорово! — сказал я, не скрывая своего восхищения.
— В Москве видали таких?
— Слишком молодая на такой ответственной должности!
— Слишком молодая, слишком красивая, да?
Я покраснел.
— Не слишком заглядывайтесь на нее, она этого не любит, — посоветовала Любовь Ивановна и хитро мне подмигнула.
Я на шаг отодвинулся от нее и затаив дыхание продолжал смотреть на эту необычную операцию. Но я не смог долго пробыть наблюдателем и взял руку больного.
Ведь кому-то обязательно нужно стоять на пульсе. Проморгаешь — и вся операция будет ни к чему. Не случайно в хирургической клинике за пульсом больных всегда следил врач. Я старался так, как только мог. Наверно, Коршунов заметил мое старание и поблагодарил глазами, движением головы. Не надо благодарить, Василий Петрович.
Гринин и Захаров неплохо помогали Коршунову; он говорил им, что делать. Они сшивали кожу и мышцы, а Коршунов указывал, что к чему нужно прикрепить. Оказалось, что у мотоциклиста есть и глаза, и уши, и нос, просто раньше они не были видны, так как кожа лица во многих местах была разорвана и перевернута, и перекручена.
В разгар операции вошла сестра со шприцем в руке и сказала:
— Василий Петрович, время вводить пенициллин.
Я понял, что это сестра из терапевтического отделения.