Человек должен жить
Шрифт:
— Подойдем ближе, — сказал Захаров.
Мы вошли в палисадник. Здесь росли высокая трава и мокрые желтые цветы. Ветер шевелил ветви берез, и на нас полетели крупные капли; мы словно попали под холодный душ. Глядя на мужчину и женщину, я не думал, что с этих минут и начнется наша практика, и совсем не по программе.
— Муж? — спросил Захаров.
— Пьяница он горький.
— Живой?
Я не ожидал такого вопроса.
— Разве не видите? — спокойно ответила женщина.
— Сейчас посмотрим, — сказал Захаров
На мужчине были кирзовые сапоги с блестящими подковками.
Я осторожно опустил чемодан в траву и взял другую руку мужчины. То ли есть пульс, то ли нет. Не поймешь. Но рука теплая. Попробовал лоб — тоже теплый. Посмотрел на Захарова:
— Ну что?
— Пульс как будто есть, но очень слабый. — Морщинки на лбу Захарова собрались гармошкой. Он подумал с минуту, потом сказал: — Ввести бы ему кофеина, нашатыря дать понюхать, а то и внутрь.
— Нашатырь нюхать? — Женщина засмеялась.
Я не понял, почему она смеется.
— Живете далеко? — спросил Захаров.
Женщина показала рукой на освещенное окно.
Отсюда, из палисадника, хорошо был виден оранжевый абажур с красивыми кисточками, темный старинный гардероб с зеркалом.
— Эх, нашатыря бы ему! — сказал Захаров. — У вас должен быть нашатырь, если он часто пьет.
— Некогда в аптеку сбегать. Да он и не помогает. «Скорая» раз приезжала, давали нюхать и в горло хотели влить. Не помогает!
— Чем же вы его в чувство приводите?
— Проспится и песни начинает петь.
— Эх, нашатыря бы! — проговорил Захаров. — Не верю, что он не помогает.
— Не поможет, — произнес за березами зычный голос.
Мы услышали приближающиеся шаги. Вскоре показался милиционер. На боку висела кобура с пистолетом. Милиционеру было лет сорок. Меня поразили его усталые глаза.
— Это вы сказали «не поможет»? — спросил Захаров.
— Так точно, я.
— Почему не поможет? — спросил Захаров и посмотрел на меня.
— Действительно, — сказал я. — Почему вы так говорите, товарищ милиционер?
Милиционер смотрел на нас, как на малолетних детей.
— Ну, прямо горе, когда люди берутся не за свое дело, — сказал Захаров.
Эти слова, видимо, задели милиционера за живое.
— А вы кто такие, что мне указываете? Документы! — И лихо козырнул.
— Не козыряйте, сами козыряли шесть лет, — спокойно сказал Захаров. — Вызовите лучше «Скорую помощь». У нас нашатыря нет с собою. Помочь человеку надо.
— «Скорую помощь»? — Милиционер усмехнулся, но так, чтобы не видела женщина.
— Ну, чего вы стоите? — крикнул Захаров. — Где телефон?
Мы сами позвоним, если вам трудно. Это не входит в ваши обязанности? Постой здесь.
Каша, я зайду на станцию.
— Не беспокойтесь, гражданин, — сказал милиционер. — «Скорая» сейчас прибудет… Все-таки кто вы такие? Меня, как блюстителя порядка, это касается. Что-то я не встречал вас в нашем городе.
— Скажи ему, Каша, кто мы такие.
— Студенты из Москвы, — сказал я. И хотел добавить: «Медики», — но закусил губу. Поведение милиционера было не совсем обычным, он что-то недоговаривал.
— Студенты? На практику? Химики?
— Да! Химики, — опередив меня, ответил Захаров.
Милиционер подошел ко мне и сказал на ухо:
— Он уже конченый, понятно? «Скорая» приедет лишь для того, чтобы установить факт смерти.
— Да вы что, шутите? — крикнул я и, присев на корточки, схватил руку мужчины. Теперь она показалась мне холодной, пульса я не нащупал.
— Ну, убедились? Между прочим, вы как врачи, те тоже сразу за пульс, а вот я, хоть и не врач, по одному виду определяю. — Милиционер вытащил пачку «Беломора» и закурил. Он стоял напротив окна, и на немолодом лице его застыл оранжевый свет.
— Надо перенести его в квартиру, — предложил Захаров. — Здесь сыро.
— Квартира теперь ни к чему, — сказал милиционер, выпуская изо рта дым. — Все равно придется выносить.
— Это почему? — спросил Захаров.
— Дядя Леша свое дело знает туго, так что вы, студентики, можете не беспокоиться.
— Мелете всякую чепуху, товарищ милиционер, — сказал Захаров. — Вы чересчур ленивый, как я посмотрю. И зачем вас держат такого на службе? — И уже более примирительно: — Сами видите, идет дождь, сыро, человек может простудиться, лежа на земле.
— Уже не простудится. Поверьте дяде Леше, — спокойно ответил милиционер.
— Вот положить бы вас на землю и побрызгать дождичком, — сказал Захаров и, отвернувшись от милиционера, надвинул на лоб кепку.
Только теперь я понял, что Захаров не знает главного. Я сказал ему. Он присел на карточки и начал искать на руках мужчины пульс, и по его лицу я понял, что пульса он не нашел. Тогда он вытащил из чемодана фонендоскоп и, подняв пиджак и рубаху мужчины, приставил фонендоскоп к груди в том месте, где находилось сердце. По тому, как неправильно складывал он фонендоскоп, я понял, что сердце мужчины не бьется.
Кажется, наконец и женщина поняла, что произошло. Она молча заплакала, содрогаясь всем телом.
Жалобно замычала корова.
— Сирота моя горемычная, Гриша, иди… — Женщина плакала, хотела подняться и не могла.
Я сбегал за мальчиком, помог пригнать корову, загнал ее в сарай. Но я не знал, что сказать мальчику, и посоветовал ему идти домой. Он весь продрог, часто икал. Вскоре я увидел его в комнате. Он повесил на спинку стула мешок, а сам быстро разделся и лег в постель, накрывшись с головой. Оранжевый абажур светился все ярче, потому что надвигался темный июньский вечер.